Империя Вечности
Шрифт:
Шотландец стоял будто вкопанный, лишившись дара речи, то и дело сглатывая от волнения и ничего не замечая вокруг, пока не увидел в протянутой руке проводника маленькое зубило. Неужто ему предлагают прибавить собственную роспись, а то и несколько, на выбор, как наверняка поступили Денон и другие? Ринд помотал головой, не смея даже помыслить о такой чести; в его душе бушевали самые невероятные чувства.
— Нет-нет, — отказался он. — Для меня это слишком… прекрасно.
Туземец помедлил (казалось, до этой минуты он все еще колебался) — и наконец, по-видимому, решился.
— Я думаю, — зашептал он, — я думаю, хабибу [82] можно увидеть кое-что еще прекраснее.
— Кто ты? — обратился Наполеон к призраку. — Как твое имя?
Тот напустил на себя оскорбленный вид.
— Я — пророк под маской. Хранитель небесных звезд.
— Но у тебя должно быть имя. Если ты человек, тебя же как-то зовут.
(«Все народы окружили меня, но именем Господним я низложил их; окружили меня, как пчелы: именем Господним я низложил их…»)
82
Любимый друг (арабск.).
По ту сторону саркофага воцарилось молчание; наконец пророк поклонился.
— Мое имя, — произнес он, — Абдулла Яхия лайла-Шей. Но ты можешь называть меня l'Homme Rouge.
Ринд шарил жадным взглядом по стенам чертога, освещенным фонарем, но ничего такого не находил — ни новых надписей, ни заветов, ни единого украшения. Душа его смутилась, но тут шотландец понял: да ведь эта самая пустота и есть ответ.
Обернувшись к безымянному проводнику, он посмотрел в самую глубь его братских глаз и там отыскал подтверждение своим мыслям.
— Вот же… вот оно, — тихо промолвил Ринд и протянул руку к совершенно чистой стене. — Нетронутая… Это завет для тех…
Можно было не договаривать: «…завет для тех, кому не нужно скреплять его подписью; для тех, у кого он в сердце».
Стена неизвестных; людей, которые честно трудились не покладая рук, однако вовсе не ради того, чтобы прославиться или добиться бессмертия.
Туземец без имени улыбнулся и спрятал зубило. В эту минуту, в сердцевине горы, Александр Ничтожный почувствовал небывалый прилив жизненных сил и небывалый покой на сердце.
Перестук белых градин в храме, переливы нильского заката, улыбка луны над пустыней — для членов братства Вечности все эти мимолетные, неуловимые радости никогда не затмили бы наслаждения от первого взгляда на текст давно умершего рудокопа, на бесконечные росчерки или, как в случае Ринда, на совершенно чистую стену.
Написав две книги, одну из которых он посвятил сэру Гарднеру Уилкинсону, в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году шотландец в последний раз вернулся в Египет — где на его глазах чертог запечатали, чтобы сохранить для потомков, — после чего пал жертвой серьезнейшего легочного кровотечения и вынужден был отступить — поначалу в Корфу, а затем перебраться на озеро Комо в Северной Италии. Третьего июля Ринд сел в экипаж и отправился в горы подышать целебным воздухом; по дороге остановился у святилища Девы Марии, чтобы поставить свечку; вечером возвратился в гостиницу, посетовал на усталость, однако предложенного лекарства не принял.
— Если не ошибаюсь, — промолвил он с улыбкой, — сегодня я буду спать как младенец.
Наутро его нашли в постели недвижным и бездыханным, с необычайно безмятежным выражением на лице: путешественник испустил дух в самой скромной обстановке, в самом глубоком сне. В тот год ему исполнилось двадцать девять — возраст Наполеона, посетившего пирамиды.
Алекса погребли на приходском кладбище, рядом с матерью; его имущество унаследовали общественные библиотеки, сиротские дома и женские образовательные учреждения. Сэр Гарднер Уилкинсон, переняв интерес ученика к национальным реликвиям — тоже в некотором роде наследство, — переехал вместе со своей возлюбленной Каролиной в Южный Уэльс, где скончался в ночь на двадцать девятое октября тысяча восемьсот семьдесят пятого года на семьдесят восьмом году жизни (столько же было Денону, когда он умер в Париже) и был похоронен в Лландовери под незатейливым обелиском.
Несколько недель после первого посещения Изумрудной горы Ринд задавался одним и тем же вопросом: прекрасен ли увиденный им погребальный чертог по контрасту с тем, что находится внутри Великой пирамиды, или же просто дополняет его. И наконец решил, подобно Денону, что тот, второй, с его ясной строгостью и пустым саркофагом, наверняка создавался как ранняя обитель вечности, место, в котором сходятся судьбы всех людей на свете. В феврале тысяча восемьсот пятьдесят шестого года шотландец вернулся в Лондон переменившимся человеком: теперь он держался еще невозмутимее, говорил с еще большим достоинством. У. Р. Гамильтон заглянул в его безмятежные, исполненные знания глаза — и все понял без слов.
— Что ж, юноша, — произнес он, — примите самые искренние поздравления. Я горжусь вами, как собственным сыном.
Молодой человек торжественно кивнул и спросил:
— Возможно ли устроить встречу с ее величеством?
— Я уже обо всем позаботился.
— Если хотите, — учтиво заметил Ринд, — я мог бы заранее поделиться с вами…
Гамильтон отрицательно замотал головой.
— Довольно и этого; теперь я сойду в могилу, зная, что послужил королеве и отечеству, что не сдался, не проиграл, что все старания были не напрасны. Да и потом, — прибавил он с лукавой улыбкой, — я слишком долго искал чертог, чтобы понять одну простую вещь: людям вроде меня подобные тайны не по зубам.
В манерах бывшего помощника государственного министра сквозила непривычная безмятежность и мудрость, а в речах даже слышался отзвук иронии. Шотландец мысленно подивился тому, как малая толика смирения способна утешить человека.
Случилось так, что, облачившись в красные одежды каирского бродячего фокусника, Ринд переступил порог уединенного кабинета в Виндзорском замке, благоговейными руками удалил оттуда портреты кисти Гольбейна, все украшения и сувениры, бережно занавесил окна, приклеил на стенах и потолке кусочки нагретого травертина, застыл в самом центре маленького космоса и поведал зачарованной королеве Виктории все, что ей так хотелось услышать.
— Ты станешь матроной эпохи, — провозгласил он, и это было только начало.
Случилось так, что на протяжении многих и многих десятилетий секреты чертога точно таким же образом Фридрих Уильям IV перенимал от Ричарда Лепсиуса в берлинском дворце Монбижу; паша Мохаммед Али — от Рифа'а аль-Тахтави в каирской цитадели; Папа Римский Пий VII — от падре Ладислава в римском Квиринале; Кристиан IV — от Фредерика Людвига Нордена во дворце Фреденсборг под Копенгагеном; Карл XII — от Корнелиуса Лооса в Королевском дворце в Стокгольме; калиф аль-Мамун — от визиря Хасана ибн-Сахля в багдадском Дворце вечности; Август Цезарь — от Элия Галла в императорском дворце на Палантине; Александр Великий — от верховных жрецов Сивы в храме Амона-Ра, как и бесконечный ряд других королей, императоров, фараонов — от своих личных лазутчиков.