Империя. Собирание земель русских

Голденков Михаил Анатольевич

Я пошел по мокшанской дороге, Нашел мокшанскую девушку: Рубашка ее разорвана, Сиськи наружу. За сиськи я ее поймал, Под берег я ее повел…

Когда любовное дело заканчивалось свадьбой, родители жениха доставали свои денежные запасы, отложенные на черный день, и закатывали пир горой. В зависимости от платежеспособности семьи торжества длились от недели до месяца, и селение еще долго не успокаивалось после справленной в нем свадьбы. Зачастую такие

мероприятия служили причиной резкого всплеска рождаемости. Главными действующими лицами на свадьбе кроме брачующихся и родителей, были сваха и дружок жениха, на которых лежала обязанность соблюсти все необходимые традиции.

Женщина в мордовской семье имела больше прав, чем в русской. Она пользовалась большим влиянием на мужа, и обычно тот всегда советовался с ней по важным вопросам. По всей видимости это являлось отголосками матриархата, который древний финский народ сохранил, как сохранили вепсы и чудь имена древних богов Валаама и Лады. Русских поговорок, уничижительных для женщин, типа «курица не птица, баба не человек», «баба с возу — мужику легче» и прочих — у мордвы не было. Напротив, в ее быту ходили пословицы: «Муж говорит, жена думает» или «Не верь мужу, спроси у жены».

Бить хозяйку дома тоже было не принято. Мало того, такие мужья презирались за то, что не смогли ужиться с супругой. «Обходись с соседом рублем, а с женой лаской», — поучали своих сыновей мокша. Даже в случае измены благоверной кулачная расправа допускалась лишь на месте преступления: «Поздно телку бить, если дал быку залезть». А когда жена не слушается мужа, виноват он сам, так как не сумел заставить ее уважать свое слово и желание. «И собаку приманишь, и кошку, а вот бабу — труднее всего», — считали эрзя, но, по их мнению, эта трудная задача выполнима, если окружить женщину любовью и лаской.

Иные народные старинные мордовские традиции и песни раскрывают нам суть московитской религии XVI-XVII вв., когда под влиянием религии Орды - ислама, так называемое греческое православие Москвы мало чем отличалось от того же ислама. Мордовия, занимая центральные и южные земли Московии, как зеркало отражала ту культуру в которой пребывала Московия тех лет. В эпоху Золотой Орды мордва и родственная ей эрзя, как и все московиты, переняли у татар магометанство и соответственно традицию заводить столько жен, сколько позволял достаток мужа. Свидетельства о полигамии сохранились в мордовском фольклоре. Так, в одной из песен говорится об очень богатом эрзянине, имевшем «семь взятых жен» и «семеро детей-мальчиков». По нескольку жен имели обычно люди состоятельные, представители господствующего класса — князья, мурзы. В одной мордовской древней песне поется:

Мурза, мурза, сюпав мурза! Колмо саень поланзо, Колоньгемень каканзо…

 Мурза, мурза, богатый мурза! Три взятых жены у него, Тридцать детей у него…

В другой песне повествуется о знатном мордвине Букментее, семеро сыновей которого имеют по две жены:

Атясь паро Букментей, Алясь вадря Букментей, Сисем цера тяканзо, Кемнилее урьванзо, Комсьнилее нуцьканзо…

Хороший старик Букментей, Замечательный старик Букментей, У него семеро сыновей, У него четырнадцать снох, У него двадцать четыре внучонка…

«Когда они были язычниками, — писал этнограф И. Лепехин, именуя московское схизматическое православие почему-то язычеством, — то хотя дозволялося им брать столько жен, сколько кто содержать в состоянии, однако, смотря по крестьянским достаткам, никто более трех жен не имел».

Мурза, многоженство — это, конечно же, не христианство. И не зря греческий священник Максимилиан Грек назвал в XVI в. религию Москвы схизмой — отклонением. Но, что удивительно и странно, московские попы не устыдились, а в великом «христианском» смирении бросили Грека и его помощника в темницу, чтобы придать суду и казнить.

«Страшная страна», — как называл Московию той поры норвежский полярный исследователь и гуманист Нансен, всегда помогавший русским. Пожалуй, Нансен был полностью прав.

Случаи многоженства у мордвин фиксируют не только мордовские частушки, но и официальные документы. Такие случаи, в частности, зафиксированы ландратскими переписными книгами первой четверти XVIII в. Например, в «Книге переписной Алатырского уезда ясашных иноверцев мордвы» (1717 г.) встречаются такие записи:

 «Дмитрий Кавдаев — 50 лет, у него жены Сернява Осипова — 40 лет, Вежава Иняшева — 35 лет»; 

 «Васька Кочаев — 40 лет, у него жены Агашка Боженова — 30 лет, Алена Федорова — 29 лет»; 

 «Обрамка Исламов — 60 лет, у него жены Аштайка Левкина — 70 лет, Агашка Аркаева — 50 лет» и т. д.

Касательно богатырского здоровья мордвин любопытно одно чувашское благопожелание: поглаживая ребенка, чувашские матери приговаривают, чтобы ребенок рос здоровым и высоким, как мордвин.

Конечно, советская Россия уравняла всех — ныне мордвины, увы, мало выделяются из общего обнищавшего за 70 лет советской власти населения многонациональной России. Впрочем, вплоть до конца XVIII в. население практически не получало квалифицированной медицинской помощи. В это время в уездах, относящихся к нынешней Мордовии, работало лишь несколько врачей. Например, вся западная часть мордовского края в районе Шацка обслуживалась лишь двумя врачами.

Для воинственного царизма Московии и позже — Российской империи, Мордовия с ее дородными молодцами представляла собой просто кладезь, бесплатный халявный военный арсенал пушечного мяса, за который правительство не платило практически ни гроша. Крепостные мордвины пополняли армию царской России всегда, во всех войнах: и в годы войн Петра Первого и его отца Алексея Михайловича, и в годы дерзких жандармских рейдов Суворова, и в войне с Наполеоном, и в других кампаниях. Увы, никто никогда не вел статистику сколько же погибло мордвин во всех этих войнах. Мордвины и их ближайшая родня меря были, как правило, рослыми немногословными солдатами, мужественными и дисциплинированными, теми, о ком Наполеон сказал в свое время: «Русского солдата мало убить, его повалить надо», а русский граф Остерман-Толстой в битве под Красным с легкостью обрекал на смерть, на предложение увести солдат из-под обстрела французских пушек, нюхая табак у березы, отвечая: «Стоять и умирать».