Империя
Шрифт:
— Великое плавание — здесь! — Блэз, пожалуй, чересчур по-галльски широко раскинул руки, точно обнимая хофмановский бар; еще одна дурная привычка, от которой надо избавляться, сказал он себе. Американцы никогда не пускают в ход руки, иначе как по случаю кулачной потасовки. Когда Блэз гневался, его подмывало скорее выхватить нож, чем пустить в ход кулаки.
— Тебе повезло, ты родился во время великого плавания, — засмеялся Пейн Уитни. — А я свое еще не начал.
Блэз допил коктейль, попрощался. Ровно в час тридцать он покинул «Хофман-хаус» через выход на Двадцать пятую улицу. На ярко-голубом небе не было ни облачка. Порывы прохладного ветра точно ударяли электрическим током и действовали бодряще даже на старых кляч. Одинокий автомобиль бесшумно проплыл по улице; вскоре бесшумность объяснилась: заглох мотор. Возницы были в восторге
Крошечный Уорт-хаус располагался точно напротив отеля. Блэза почтительно приветствовал швейцар, по непонятной причине облаченный в мадьярскую офицерскую форму. Украшенный причудливой резьбой по дереву лифт медленно поднял Блэза на третий этаж, который Херст снимал целиком; здесь с Блэзом поздоровался Джордж Томпсон, полный блондин в сюртуке и полосатых брюках. Джордж был любимым официантом Херста в «Хофман-хаус». Когда Шеф занялся домашним обустройством, он пригласил Джорджа к себе в домоправители, и тот радостно согласился; в его функции входило регулировать поток посетителей таким образом, чтобы мать Херста во время своих импровизированных набегов из Вашингтона не столкнулась с кем-либо из дам, посещавших ее сына в самые неурочные часы.
— Мистер Херст в столовой, сэр. Они ждут вас к кофе.
— Кто они?
— Он с сенатором Платтом [38] , сэр. Вдвоем.
— Серьезный разговор?
— После рыбы весь разговор выдохся, сэр. Теперь они все больше молчат.
Блэз знал, что он понадобится для поддержания разговора. Хотя Херст не был особенно заносчив, но производил именно такое впечатление: ему никто так и не объяснил, как надо поддерживать беседу. В редакции он говорил много, особенно в комнате, где версталась газета. Но и только. Идеальным вечерним развлечением для него было варьете, предпочтительно с участием Вебера и Филдса, над их шутками Херст хохотал до слез. Любил он также мюзиклы, хористок, вечеринки до глубокой ночи. И при этом не пил и не курил.
38
Платт, Томас Кольер (1833–1910) — политический деятель, сенатор, босс республиканской партии штата Нью-Йорк.
Столовая была обшита темным орехом. Над сервантом и камином висели картины итальянских художников, другие были прислонены к стенам, точно ожидая своей очереди. Херст приобретал произведения искусства с такой же жадностью, с какой покупал писателей и художников для своих двух газет.
Херст был крепко сбит, ростом шесть футов два дюйма, но стройностью — на критический взгляд Блэза — не отличался; сам Блэз был сложен атлетически, и хотя был ниже ростом — всего пять футов девять дюймов, — двигался, по словам Каролины, как цирковой акробат. Его мускулистое тело порой раскачивалось на носках, точно готовилось совершить двойное сальто-мортале в воздухе. Блэз знал, что он, темный блондин с голубыми глазами, вероятно, долгие годы будет красив, в отличие от Херста, чье бледное лицо с узким длинным носом, широким ртом и тонкими губами привлекательностью не отличалось; исключение составляли лишь близко посаженные глаза, в которые трудно было смотреть, скорее орлиные, нежели человеческие, бледно-голубые с черными зрачками, они, казалось, вбирали в себя любой предмет, на который обращались, точно некая мыслящая камера-обскура, где со временем отпечатается и будет разложен по полочкам весь мир. Одевался он в полном смысле слова «по-бродвейски». Сегодня на нем был костюм из шотландской шерсти, в котором чересчур выделялись зеленые и желтые тона — ну точно краски вечерней зари.
По правую руку от Херста сидел седовласый и вальяжный сенатор Платт, босс республиканской партии штата Нью-Йорк. Хотя Херст номинально считался демократом, он широко общался с политиками всех партий. Они нуждались в нем, он нуждался в них. Однако с Шефом следовало держаться осторожно. Во время выборов 1896 года он, ко всеобщему изумлению, не поддержал отцовского дружка Майора. Более того, он нападал на Майора как на марионетку крайне одиозной фигуры — босса штата Огайо Марка Ханны. Он попытался также сделать отца Пейна Уитни кандидатом в президенты от демократов, но когда стало ясно, что у Уильяма Уитни нет никаких шансов на выдвижение своей кандидатуры, молодой Уильям Дженнингс Брайан взял демократический конвент штурмом. Брайан был отъявленным популистом, который в каждой речи твердил о «золотом кресте», на котором богачи распяли американский народ, и о том, что единственный способ помочь народу — это увеличить количество денег в обращении посредством чеканки серебряной монеты, стоимость которой определялась бы соотношением шестнадцать единиц серебра к единице золота.
Хотя все американские бизнесмены считали Брайана не только сумасшедшим, но и потенциальным революционером, херстовская «Джорнел» оказалась единственной крупной газетой в Нью-Йорке, поддержавшей демократов. Сам Херст находил речи Брайана о серебре абсурдными. Но Херсту, демократу с популистскими замашками, доставляло удовольствие поддерживать партию народа против богачей. Его приводило в восторг поразительное красноречие Брайана. Да разве его одного? Несмотря на избрание Маккинли, Брайан оставался громадной силой в стране, и Херст был его первосвященником в Вавилоне, как называли Нью-Йорк на Юге и на Западе, где располагались основные силы Брайана. Когда Джордж отодвинул стул, чтобы усадить Блэза по левую руку от Херста, сенатор Платт сказал:
— Я знал вашего отца.
— Он не раз говорил о вас, сенатор, — сказал Блэз, отец которого ни разу не упоминал ни Платта, ни других сенаторов, за исключением Спрейга, и то лишь потому, что тот женился на Кейт Чейз.
После признания Платта и лжи во спасение Блэза в комнате воцарилась тишина, которую слегка нарушал Джордж, разливавший кофе по чашкам. По-видимому, Шеф и республиканский босс исчерпали предмет своей легкой беседы, а настоящая беседа в присутствии столь молодого человека, как Блэз, была невозможна. Сенатор взял сигару из коробки, которую протянул ему Джордж, и спросил:
— Вы принадлежите к методистской церкви, мистер Сэнфорд?
Блэз почувствовал, как у него теплеют щеки, и понял, что они побагровели.
— Нет, сэр. Мы, моя сводная сестра и я, — католики.
— A-а… — В этом звуке заключался целый мир сожаления и презрения. — Франция, конечно. Вы слишком долго там прожили. Вот почему вы демократ, как мистер Херст.
— Ну, мы с Блэзом не из тех, кого вы назвали бы правоверными членами партии. — Тонкий голос Херста слегка дрожал. — Если бы мы были ими, мы вряд ли преломили бы хлеб с республиканским царем Нью-Йорка.
— Бывают времена, когда серьезным людям надлежит сплотиться. Помните, что говорится в Писании? — Они не помнили. Он им напомнил. Блэз немало позабавился, узнав, что великий магистр нью-йоркской коррупции — ревностный христианин, активист методистской церкви и враг всех пороков, из которых нельзя было извлечь прямую выгоду.
— Вот почему я думал, что вам надлежит расположить к себе Теодора. — Платт выпускал изо рта не кольца, а внушительные округлые облачка дыма.
— Мы сами его выдумали, — кисло сказал Херст. Все-таки Теодор Рузвельт был единственным, кому Шеф когда-либо завидовал. Теодор был всего шестью годами старше Херста; завоевание Филиппин адмиралом Дьюи ставили ему в заслугу, в то время как его собственная победа в стычке за высоту Кеттл-хилл, то есть Чайник, переименованную в целях благозвучия в Сан-Хуан, была подана самим Херстом как сражение, равное Йорктауну и Геттисбергу [39] , исключительно ради увеличения тиража «Джорнел» в подлинной войне, которая велась отнюдь не против Испании, а против пулитцеровской «Уорлд».
39
Йорктаун и Геттисберг — места знаменитых сражений Войны за независимость (1781) и Гражданской войны (1863).
— Вы его выдумали, верно, а я был вынужден его пригреть.
— А вы разве не хотели, чтобы он баллотировался в губернаторы?
Блэз старательно сделал невинное лицо. Все знали, что Платт примирился с «реформатором» из-за серии скандалов вокруг канала Эри; республиканской партии грозило серьезное поражение.
— Мы всегда открыты для людей достойных, — невозмутимо ответил Платт. — Мы рады реформаторам.
— Лучше держать их под контролем, чем на воле, — согласился Херст.
— Мне жаль, что вы не готовы поддержать нас.