Имперские истории
Шрифт:
– Потом поговорим, а теперь дуй-ка отсюда, паря! – жестко и холодно произнес Пархавиэль, в глазах которого внезапно появилась звериная ненависть.
Нивел не сразу понял, почему произошла такая разительная перемена в поведении до этого момента добродушного, казалось бы, совершенно безобидного собеседника. Обернувшись, юноша увидел, как из-за одного из столов поднялись пятеро здоровенных парней и, пакостно ухмыляясь, направились в их сторону. Высокий винный градус сделал свое дело: деревенскому молодняку захотелось почесать кулаки. Драться между собой было скучно, со стражей – опасно, у любителей острых ощущений оставался всего лишь один вариант. Хоть гномов и считали опасными противниками, да к тому же приспешниками темных сил, численный
Уверенные в быстрой и легкой победе, а может, просто неспособные мыслить в глубоком подпитии, крестьяне даже не удосужились окружить лестницу, чтобы обеспечить простор для своих действий и не дать жертве возможности пуститься наутек. К великому удивлению окружающих, прекративших разговоры и с интересом следивших за разыгравшимся у них на глазах спектаклем, гном и не собирался спасаться бегством. Вместо того чтобы попытаться добраться до стола стражников, которые, возможно, встали бы на его защиту и призвали бы смутьянов к порядку, Пархавиэль ловко спрыгнул с пивного бочонка и, потирая на ходу костяшки кулаков, решительно направился навстречу сбившимся в кучу крестьянам.
Долгих словесных прелюдий, глупых придирок и взаимных оскорблений не последовало. К чему тратить время на пустое словоблудство, когда намерения зачинщиков драки были ясны? Несмотря на недвусмысленность происходящего, Пархавиэль не мог позволить себе ударить первым, тогда бы его, гнома, пожизненного чужака в мире людей, обвинили бы в нападении на мирных тружеников полей, скотных дворов и огородов. Ознакомление с имперской системой правосудия и ее сравнительный анализ с филанийской не входили в планы гнома как на ближайшее время, так и на далекую перспективу.
Щербатый, рыжий крепыш в порванной под мышками рубахе ударил первым, не доходя метра до противника. Теперь любое действие Пархавиэля квалифицировалось бы как самооборона, руки гнома были развязаны… и не только руки. Немного согнув ноги в коленях и подавшись вперед, выходец из Махакана быстро уклонился от удара кулаком в левый висок и, поднырнув под летящей по инерции дальше рукой, прыгнул на врага и впился в низ его живота зубами.
Жуткий вопль, напоминающий одновременно и рев попавшего в капкан медведя, и радостное повизгивание купающегося в грязи поросенка, вырвался из беззубого рта и прокатился по залу. Детина завертелся волчком, размахивая огромными ручищами и сбивая с ног зазевавшихся соратников по так и не состоявшемуся мордобою. Пара из них упала на пол, а остальные двое, сшибая скамьи и свозя миски с овсяно-овощной снедью, попадали на столы. В деревенском спектакле неожиданно появилось сразу несколько десятков новых актеров. Возмущенная массовка повскакивала с мест и бойко замахала кулаками. Несколько человек накинулись на зачинщиков драки, трое попытались остановить безумное кручение слившихся воедино щербатого задиры и впившегося в него зубами гнома, но основная масса присутствующих довольствовалась тем, что самозабвенно мутузила друг дружку.
Нивел неподвижно сидел в закутке под лестницей и восхищался изобретательностью гнома, точно сумевшего рассчитать, как деморализовать плохо организованную толпу, заставить ее захлебнуться собственной агрессией, и самому при этом обойтись без синяков и шишек. Горожане затихли в своем углу и с надеждой взирали на пока не вмешивающийся в потасовку отряд стражи. Воины, в свою очередь, продолжали пить вино и делали ставки: придется ли поучаствовать в веселье или простолюдины сами сумеют хорошо промять свои бока и немытые, одуревшие от большой дозы дешевой выпивки физиономии.
Неизвестно, чем бы окончилась потасовка и кто из охранников выиграл бы пари, если бы дверь корчмы не слетела с петель под ударами армейских сапог, и в зал, бренча доспехами, не ворвалось более десятка солдат. По красно-синему цвету мундиров Нивел понял, что убогий придорожный трактир почтил своим присутствием один из специальных отрядов имперской гвардии, приписанных к Казначейству. В воздухе запахло большими деньгами и суровыми мерами пресечения любых попыток оказания сопротивления. Солдаты не церемонились и не вдавались в объяснения, они хватали дерущихся за шкирку и, сопровождая пинками и тычками в бока, выталкивали их наружу, под продолжающий лить дождь.
Корчму пришлось покинуть всем: и недоумевающим горожанам, и Пархавиэлю, наконец-то разжавшему крепкую хватку острых зубов, и даже Нивелу, не сумевшему отсидеться в темном закутке под лестницей. Единственными, кто не собирался уступать кров и очаг без подробных объяснений возмутительного поведения, были ветераны-охранники. Маленький, но сплоченный отряд стражи занял оборону на верхних ступенях лестницы и приготовился к бою.
И снова дождь, и снова холодные капли забарабанили по лицу зашедшегося в кашле подростка. Легкие разрывала острая боль, тело знобило, а по горлу как будто проехался рубанком невидимый, но очень злой плотник. Лишившись тепла, молодой организм стал уступать в борьбе с болезнью, с недугом не опасным, но навязчивым и изматывающим, лишающим сил и не дающим ни минуты покоя.
Нивел упал на колени и в приступе удушающей рвоты стал отхаркивать на крыльцо сгустки вязкой мокроты. Люди шли мимо, не обращая на подростка внимания, и только один из четверых солдат, затаскивающих в корчму огромный, обитый железом сундук, отпихнул его с пути сапогом. Юноша кубарем скатился по скользким ступеням лестницы и непременно шлепнулся бы в лужу перед крыльцом, если бы в самый последний момент обессиленное тело не подхватили бы сильные руки.
– Пойдем, паря, не время купаться. Эх, с твоим бы здоровьицем хворым у дядьки в лавке сидеть, а не по дорогам шастать, – просопел Пархавиэль Зингершульцо, перекидывая тело юноши, как тюк, через плечо и быстро побежав на коротких, немного кривоватых ногах к видневшемуся шагах в тридцати впереди амбару.
Двор был наполнен солдатами, их было полсотни, не меньше. Старенький амбар с провалившейся местами крышей мог стать единственным укрытием скитальцев от продолжающего хлестать и хлестать дождя. Корчма, конюшня и теплый сеновал были уже заняты расположившимся на постой отрядом.
Крестьянские парни, напуганные появлением солдат, предпочли позабыть о неоконченной драке и разбрестись по родным деревням. Единственными соседями по изъеденным сыростью и древесными муравьями стенам оказались продолжавшие держаться вместе горожане. Даже здесь, среди грязи и затхлости готовых вот-вот рухнуть стен, жители славного города Отис продолжали подозрительно и брезгливо коситься на странную парочку: косматого гнома и лишившегося чувств бродяжку. Если бы они собственными глазами не видели, как свирепое, низкорослое существо вгрызлось зубами в живот противника, то обязательно попытались бы воспрепятствовать пребыванию подозрительных личностей под одной с ними крышей. Однако страх заставляет снобов быть более покладистыми и гибкими, а показных храбрецов умерить свой пыл.
Гном осторожно уложил хворого юношу на ждущие в амбаре скорой зимы волокуши и закутал его как можно большим количеством тряпок, включая и собственную, протертую на рукавах куртку. Оставшись голым по пояс, Пархавиэль нарочито медленно прошелся перед приоткрытыми воротами амбара, на всякий случай демонстрируя трусливым, но пребывающим в большинстве людям богатырский торс, нависший над ремнем живот, состоящий в основном из упругих мышц, и непропорционально длинные, мускулистые руки. Недвусмысленно намекнув таким образом, что попытка нападения во сне будет жестоко пресечена, гном успокоился и свернулся калачиком прямо на земле возле волокуш. Сон не заставил себя долго ждать, за последние три месяца Пархавиэлю удалось хорошо выдрессировать свой организм, заставлять его усилием воли забывать о голоде вместе с усталостью и погружаться в крепкий, глубокий сон при помощи короткой, безапелляционной команды: «Спать!»