Имя твоего волка
Шрифт:
Волчонок обиженно рявкнул на кусачий цветок и торопливо попятился от следующего горячего лепестка. Уперся в преграду — слишком твердую, чтобы ее можно было бы согнуть, как темноту. Замер, с отчаяньем осознав безвыходность ситуации. И тихо заскулил, жалуясь на несправедливость таким вот кривым колючим боком повернувшейся судьбы и призывая маму наконец появиться и разобраться со всеми этими неприятностями. Мама не отозвалась.
Отозвался сгусток темноты, бесшумно и неподвижно свернувшийся уютным клубком
— Не торопись. Если ты хочешь подойти к кому-нибудь близко — так близко, как это возможно, ты должна идти очень медленно. Поняла?
— Второй слог имени твоего волка… — старуха запнулась, и Марго только сейчас заметила, какой у нее голос — хриплый, простуженный — и смертельно усталый.
— Имя твоего волка… — пробормотала старуха. — Имя.
И опять замолчала, слепо глядя в черные угли, над которыми еще совсем недавно плясало пламя.
— Видишь ли, девочка, люди приручают не только зверей. И, приручая, они дают имена… — старухины глаза были прикрыты бледными сухими веками, и поэтому Марго было легко представить ее глаза — там, внутри, — такими, какими она видела их этой ночью. Похожими на горящие угли. Глазами юной, сильной, черноволосой женщины.
Тускло-серый обтрепанный плащ лежал на костлявых старухиных плечах — тот самый, который Марго видела в алом свете огня сияющим блеском дорогого шелка — черного, как ночь. «Это волшебство», — вздрогнув, подумала она. «Настоящее волшебство, которого я до этого не видела. Или сон».
Марго поежилась, почувствовав прохладное прикосновение белых влажных лапок тумана — как будто пальцы утопленника трогали ее кожу. Кутаясь в одеяло, разглядела вдруг свое порванное платье и алые свежие царапины на запястьях, лодыжках, груди… Горло в один миг пересохло. «Сердце», — вспомнила Марго непререкаемость нежного и сильного голоса. «Жизнь. Смерть», — и серебристую бледность запрокинутого лица женщины. Как луна в черном небе. И чаша в ее руке — как луна, смешавшая на своем дне жизнь и смерть. «Пей, девочка», — ледяное прикосновение края к губам. Жизнь или смерть? «Сон», — испуганно подумала Марго, торопливо заворачиваясь в одеяло.
— …Сегодняшняя ночь, — неожиданно сказала старуха, приоткрывая бледные веки. Марго вздрогнула, задыхаясь под внимательным старухиным взглядом, так легко и спокойно читающим все девочкины мысли. — Сегодняшняя ночь — второй слог имени твоего волка, — договорила старуха, и в ее хриплом усталом голосе Марго почудилась усмешка. Еле заметная, снисходительная усмешка взрослого, наблюдающего наивные попытки ребенка что-то от него скрыть.
«Я боюсь думать о сегодняшней ночи, и она это знает», — подумала Марго, в который раз изумляясь способности старухи влезать в ее мысли и разбираться в них куда лучше самой Марго.
Старухины глаза оказались светло-серыми, выцветшими почти до белизны — обычными. Марго перевела дыхание, растерянно вглядывалась в них в попытках найти черноту и огонь, молодость и силу — той, женщины-луны. Разве что на самом дне, под этой мутной поволокой усталости. «Сон», — снова уговорила себя Марго и решила пока не думать о саднящих царапинах на своих запястьях.
— Наверное, это все напугало тебя, да? — спросила старуха все с той же понимающей, сочувственной усмешкой. — Заклинания, луна, нож… это… это… — она закашлялась, хрипло и надрывно, поперхнувшись холодным предрассветным воздухом, слишком глубоко забравшимся в ее старые легкие. Закашлялась и махнула рукой, как будто завершая начатую фразу. И в этом движении руки, как и в старухином голосе, скользнуло пренебрежение, непонятное Марго.
— Это ритуалы, девочка, — устало договорила старуха, справившись с кашлем. — Я не показывала тебе раньше таких вещей, потому что это не главное. Это, знаешь, как украшения — если их надеть на красивую женщину, она станет еще красивее, а если их надеть, ну, скажем… на трухлявый пень — он не станет от этого красивой женщиной. А красивая женщина — если она действительно красивая и действительно женщина — не перестанет быть таковой и без своих украшений… Ритуалы — украшения веры, хотя многие люди почему-то понимают наоборот. Возможно, это и имеет некоторое значение, как, например, имя для твоего волка…
— Моего волка, — эхом зачем-то повторила за ней Марго, растерянно глядя на волчонка — пушистый серый комочек, сонно сопящий возле ее ног.
— Первый слог — день его рождения, второй слог — сегодняшняя ночь, которая смешала вашу кровь — и вашу жизнь. Имя должно меняться вместе с тем, кто его носит; вместе с ним взрослеть, умнеть — или глупеть, становиться более жестоким и опасным — или слабым. Так и должно быть. Только так. Иначе теряется связь. И смысл. Остается мертвая бесформенная шкурка, шелуха, ореховая скорлупка, внутри которой вместо ядрышка — пустота. Остаются ритуалы — без веры. Украшения на трухлявом пне. Имя, на которое некому будет отзываться…
Она говорила и говорила. Как будто боялась не успеть сказать все, что хотела. Как будто боялась, что Марго не поймет всего. Говорила, несмотря на то, что голос дрожал от усталости, а резкий кашель все чаще сотрясал костлявые плечи.
Сизые хлопья тумана подползали почти к ее ногам, и она казалась Марго похожей на старую нахохлившуюся и больную птицу — на острие скалы, утонувшей в тучах. Птицу, которая уже никогда больше не сможет взлететь над этими тучами и не хочет спуститься вниз. Просто сидит, цепляясь коченеющими лапами за холодный камень.
Птицу, которая прилетела сюда умирать.
Глядя на горбоносый птичий профиль знакомого морщинистого лица, Марго вдруг неожиданно для самой себя подумала с жалостью и нежностью, перехватившей горло: «Я люблю ее»…
«Я люблю ее», — думала Марго, наблюдая, как улыбаются Аннины глаза, пока Анна сосредоточенно и аккуратно вытирает пыль с затейливых завитушек на дверцах деревянного шкафа. Марго хотела сказать ей об этом уже давно, но все робела. «Сегодня, обязательно сегодня скажу…» — подумала она и улыбнулась в ответ на Аннину улыбку.