Имя ветра

Ротфусс Патрик

Я вздохнул. Если я уйду сейчас, то еще успею на занятия в медике, но чутье подсказывало мне, что это может быть своего рода испытанием. Возможно, Элодин просто хочет убедиться, что я искренне интересуюсь его предметом, прежде чем принять меня в ученики. Так обычно происходит в историях: юноше надо доказать старому отшельнику в лесах твердость намерений, и только потом тот возьмет его под свое крыло.

— Вы можете ответить на несколько вопросов? — спросил я.

— Прекрасно, — сказал он, подняв руку с согнутыми

большим и указательным пальцами. — Три вопроса. Если ты согласен оставить меня после этого в покое.

Я подумал секунду.

— Почему вы не хотите меня учить?

— Потому что из эдема руэ получаются чрезвычайно дурные ученики, — отрезал Элодин. — Они хороши для механического запоминания, но изучение имен требует такого уровня концентрации, какого выкрутасники вроде тебя достигают редко.

Моя злость вспыхнула так быстро и жарко, что я почувствовал, как краска залила лицо и обожгла грудь и руки. Даже волоски на руках — и те встопорщились.

Я перевел дыхание.

— Мне жаль, что ваш опыт с эдема руэ оставил у вас столь неприятные впечатления, — осторожно сказал я. — Позвольте вас заверить, что…

— О боги, — с отвращением вздохнул Элодин. — Еще один лизоблюд. Тебе не хватает необходимой твердости и тестикулярной силы, чтобы учиться у меня.

Горячие слова вскипели во мне. Я их придушил. Он пытался поймать меня на приманку насмешки.

— Вы не ответили мне, — сказал я. — Почему вы не хотите учить меня?

— По той же причине, по какой я не хочу заводить щенка! — выкрикнул Элодин, махая руками в воздухе, как фермер, пытающийся отогнать ворон с поля. — Потому что ты слишком низкорослый, чтобы быть именователем. Твои глаза слишком зелены. У тебя неправильное число пальцев. Приходи, когда подрастешь и обзаведешься приличными глазами.

Мы долго таращились друг на друга. Наконец он пожал плечами и снова пошел вперед.

— Прекрасно. Я тебе покажу почему.

Мы шли по дороге на север. Элодин шагал, подбирая камушки и бросая их в деревья. Порой он подпрыгивал, чтобы ухватить лист с низко висящей ветки, тогда его магистерская мантия смешно колыхалась. В одном месте он остановился и простоял, молчаливый и напряженный, около получаса, разглядывая папоротник, медленно качающийся на ветру.

Но я крепко держал язык за зубами. Я не спрашивал: «Куда мы идем?» или «На что вы смотрите?» Я знал сотню историй о мальчиках, которые зря потратили вопросы или желания, выболтав их. У меня осталось еще два вопроса, и я собирался задать их с толком.

Наконец мы вышли из леса, и дорога превратилась в тропинку, ведущую через широкий луг к огромному дому. Размером он превосходил артефактную и отличался от нее элегантными очертаниями, красной черепичной крышей, высокими окнами, сводчатыми дверями и колоннами. Здесь были фонтаны, цветы, живые изгороди…

Но что-то было не так. Чем ближе мы подходили к

воротам, тем больше я сомневался, что это собственность какого-нибудь вельможи. Возможно, дело в планировке сада или в том, что кованая ограда, окружавшая лужайки, возвышалась на три метра и перелезть через нее было невозможно даже на мой наметанный воровской глаз.

Два человека с суровыми глазами открыли ворота, и мы прошли по тропинке к парадной двери.

Элодин посмотрел на меня:

— Ты уже слышал о Гавани?

Я помотал головой.

— У нее есть и другие имена: Галчатник, Череповка…

Университетская лечебница.

— Она огромная. Как… — Я остановился, прежде чем успел задать вопрос.

Элодин ухмыльнулся, понимая, что почти поймал меня.

— Джереми, — позвал он крупного мужчину, стоявшего у передней двери. — Сколько гостей у нас сейчас?

— На столе есть отчет, сэр, — встревоженно отозвался тот.

— Ну, примерно, — сказал Элодин. — Мы же все здесь друзья.

— Триста двадцать? — пожал плечами человек. — Триста пятьдесят?

Элодин постучал согнутым пальцем по толстой деревянной двери, и человек завозился, чтобы отпереть ее.

— Сколько мы еще можем вместить, если понадобится?

— Еще сто пятьдесят — легко, — сказал Джереми, толчком открывая огромную дверь. — Если совсем прижмет, то больше.

— Видишь, Квоут? — подмигнул мне Элодин. — Мы готовы.

Вестибюль с витражными окнами и сводчатым потолком был огромен. Отполированный мраморный пол зеркально поблескивал.

И еще здесь стояла сверхъестественная тишина. Я не мог понять почему. Буйница в Тарбеане заняла бы маленький уголок этого дворца, но шумела, как бордель, полный разъяренных шлюх. Ее было слышно за километр, даже в городском шуме.

Элодин подошел к большому столу, у которого стояла молодая женщина.

— Почему никто не гуляет, Эмми?

Она смущенно улыбнулась ему:

— Они сегодня слишком буйные, сэр. Мы думаем, идет буря. — Она сняла с полки журнал. — Кроме того, полнолуние близко. Вы же знаете, как это действует.

— О да. — Элодин наклонился и стал развязывать шнурки на башмаках. — Куда на этот раз запрятали Уина?

Женщина перелистнула несколько страниц:

— Второй этаж, двести сорок семь.

Элодин выпрямился и поставил башмаки на стол.

— Приглядишь за ними, хорошо?

Она неуверенно улыбнулась и кивнула.

Я снова проглотил полный рот вопросов.

— Похоже, Университет очень много тратит на это, — заметил я.

Элодин проигнорировал меня и, повернувшись, стал прямо в носках подниматься по широкой мраморной лестнице. Поднявшись, мы вошли 8 Длинный белый коридор с деревянными дверями. Только теперь я услышал звуки, которых ожидал в подобном месте: стоны, рыдания, неумолчную болтовню, вопли — но все очень тихое.