Имя - Война
Шрифт:
— Наша часть в Забайкалье. Мы должны быть на месте десятого июля, — тихо сказал Саша. В его голосе слышалась обреченность от понимания — этого не произойдет, даже если они сдадут кросс до места своей службы. Все равно им не преодолеть расстояние в тысячи километров за смешное количество времени. — Нас будут считать дезертирами. Нам светит трибунал.
Нервно хохотнул.
Николай даже не пошевелился.
Какой трибунал и дезертирство к матери? Какое Забайкалье к ляду?
Хоть бы ближайшую часть найти, хоть бы одного бойца своего увидеть, хоть бы на
— Идем вправо и вверх, в сторону от железной дороги.
— Нужно на станцию.
— Вот и пойдем. Но на другую.
— Может, наши еще ничего не знают? — робко спросила Лена, понимая в происходящем не больше мужчин.
— Может, — согласился Николай, не желая отбирать у девочки надежду. Одну уже отобрали…
— Думаешь, произошел захват ЖД на этой ветке? — спросил Дрозд.
— Ничего я не думаю. Думать надо, зная обстановку, располагая объективной информацией. А у нас сплошной субъективизм. Не спавшие, уставшие, голодные, вымотанные, что мы можем сложить и понять? К своим для начала выйти надо.
— И поесть, — кивнула Лена, хотя о пище вообще не думалось, хоть и в животе урчало. Николай глянул на нее, встал и помог подняться.
Они двинулись дальше, осторожно, оглядываясь и всматриваясь, вслушиваясь в происходящее вокруг. Натыкаться на немцев снова не хотелось. И так чудом ушли.
Глава 5
Продвигались медленно, то и дело напарываясь на хорошо вооруженные соединения немцев. Принимать бой с превосходящими силами двумя с половиной боевыми единицами было глупо, и ребята не лезли на рожон, таились стиснув зубы. Молча выслушивали тирады Лены, возмущенной их «трусостью». Переубеждать ее было бессмысленно и слова тратить на пустую затею не хотелось.
На душе и без ее сетований было паршиво. Где-то далеко то и дело глухо ухало, канонадой разливаясь по густому от жары и запахов воздуху. И пахло странно, жутко: порохом, гарью, соляркой и хлебом.
У мужчин складывалось стойкое убеждение, что они находятся в глубоком тылу противника, и их мучил один-единственный вопрос — где же свои? Куда исчезли армейские формирования, части, посты? Ответа не было.
Днем вышли к полю, за которым виднелся лес, но поле горело и пройти по нему не представлялось возможным. Огибая его по опушке, друзья услышали гул и выстрелы, канонада усиливалась, говоря о том, что идет бой. Но где, куда двигаться? Казалось, что стреляют везде, а тут еще заухало и заскрипело — танки пошли, выплевывая боезапасы в сторону леса.
Николай прикрыл собой Лену, оглушенную, испуганную происходящим и смотрел, как немецкие танки прут по полю к лесу. Там явно засела какая- то из частей РККА, но пробраться к ним и помочь было невозможно. Гарь, запах пороха душили, глухое буханье сводило с ума, отдаваясь раскатами в голове. А танки все шли и шли, и было ясно — отутюжат тех, кто в лесу.
Ответные выстрелы становились все тише и приглушеннее, а по полю цепью уже двигалась пехота, шумели мотоциклы, приближаясь.
Лейтенант подхватил
За ним стояла деревня. Безумно хотелось пить и есть, и Лена с мольбой посмотрела на Николая:
— Может, заглянем? Хоть пить попросим?
Мужчины переглянулись, долго всматривались в улицы и домишки, и Николай решился.
— Я схожу, вы здесь.
И перебежками двинулся к крайнему, добротному с виду дому. Обогнул забор и нырнул в приоткрытые ворота. Во дворе на лавке сидел мужчина, курил и крутил сапог, видно латал.
— Здравствуйте… — начал Николай и удостоился хмурого взгляда и отповеди:
— Ааа, комуняка пожаловал! Что, рожа комсомольская, дали те фрицы жару?!
Санин опешил:
— Ты с головой — то дружишь?… Я попить попросить…
— Ща я те дам попить!! — заорал мужчина вставая, кинул в сторону лейтенанта сапог. — Ужо кровушки нашей не напились, так фриц вас вашей же напоит!!
Рука Николая к ножу потянулась — снял бы гада, но тут на шум жинка его видно, выскочила да двое малых мальчишек.
— Так дашь попить или нет? — процедил.
Мужик на него пошел:
— Дам! Я те рылу жидовскому ща до… дам!!
— Уходи! — замахала на Санина женщина. Лейтенант одарил схватившего жердину мужика красноречивым взглядом, запоминая эту сволочь, и вышел. Но уйти спокойно не пришлось — мужик следом побежал, крича на все улицу:
— Гнида ты комсомольская!! Да чтоб тебе сдохнуть, сучонок, в первом же овраге!! Люди добрые, вы гляньте на него!! Все власть Советов отобрала и еще явилась, нет ли чем поживиться!! Ах, курва!!
Санин зубы сжал. Еле сдерживаясь чтобы не развернуться и не ударить вздорного мужика. И заставил себя гордо пройти по улице, несмотря на взгляды вылезших из окон и ворот односельчан крикуна. Они жгли, они винили и злорадствовали. И это было невыносимо.
Понять что ж так-то — невозможно.
Он вернулся к друзьям и ни слова не сказал им об инциденте, а себе дал слово, что когда-нибудь вернется сюда и вспомнит этот день мужику, которому было жаль даже воды для человека.
— Ничего, — провела по его плечу Лена, успокаивая. Глупенькая искреннее посчитала, что Николай огорчен тем, что не добыл ни воды, ни еды. — Ни сильно и хотелось.
— Идемте, — бросил Дрозд, и они снова двинулись в путь.
К вечеру они оказались у железнодорожного полотна, недалеко от переезда, и, наконец, увидели своих. Только радости это не прибавило.
У дороги стоял покореженный Т-34, вдоль обочины видно просто скинутая танками техника и… трупы.
Длинная вереница израненных, потрепанных бойцов брела по дороге, пыля, кто ботинками, кто сапогами, кто босыми ногами. Конвой подпихивал отстающих, вальяжно перебрасывался шуточками с мимо проезжающими на мотоциклах и машинах солдатами. Гудели моторы, тяжело пылили танки, играла губная гармошка.
"Милы-ыыий мой Августин, Августин, Августин. Мииилый мой Августин"… Неслось над переездом.