In vinas veritas
Шрифт:
Тогда мне показалось это только оговоркой.
Тем временем начало смеркаться. За окном в серой хмари тяжело вздыхало море. Принесли свечи в огромных подсвечниках, пианистка вовсю шпарила Глюка, ужинающий народ начал нагружаться вином и коньяком. Мы лениво потягивали вино, вкус которого я не особо ощущал. Вновь подбежал наш знакомец — официант. Он приволок тяжелую медную пепельницу в форме когтистой ладони пальцами вверх.
— Спасибо — мы не курим, — поблагодарил его Саша. — Да и пойдем мы, пожалуй.
— Завтрак подать в номер? — поинтересовался на прощанье карлик.
— Да
— Ладно, — просто ответил он, и заспешил на помощь встающему из-за стола старику с синим носом.
За стеклянными дверями две разряженные дамы стояли друг напротив друга с сигаретами в длинных мундштуках наперевес. Они молчали, только выпускали к потолку тонкие струйки дыма. Чуть поодаль их великовозрастный компаньон ожесточенно блевал в мусорницу.
— Высокие, высокие отношения, — сказал я.
В своем номере мы попадали кто куда: я на диван, Саша — на коврик. Вернее, попытался он приземлиться на кресло, но малость не подрасчитал и завалился на пол. Усталость накатила, как после хорошего трудового дня. Телевизор показывал отрывки из футбольных матчей с участием английской сборной под комментарии Гарри Линекера. Я нашел в себе силы встать, заварить хороший кофе, отсервировать стол и выставить на него остатки нашего летного пайка.
— Давай, Саша, отметим наш первый рабочий день.
— Ох, я даже пошевелиться не могу, — пожаловался он с ковра. Запах крепкого кофе наполнил комнату и помог ему задействовать руки, чтоб забраться в кресло.
— Чтоб у нас все получилось! — сказал я тост.
— И, чтобы нам за это ничего не было! — дополнил он.
— Точно.
Мы помолчали немного. За окном шел нескончаемый дождь, Линекер от души веселился, морская тоска заглянула к нам в глаза: где-то за тридевять земель наши семьи, возвращение к которым еще, ох, как не скоро.
— Знаешь, я тут подумал, — проговорил задумчиво старпом, — если завтра администратор все-таки выставит нам счет за выпитое сегодня вино, то эту гостиницу будут покидать два разбитых сердца.
— Точно, — откликнулся я, — а в гостинице останется одна разбитая рожа.
20
Я смотрел футбол до тех пор, пока не заснул на мягком диване. Саша давным-давно ушел к себе в апартаменты, несмотря на совсем еще непозднее время. Меня тоже порядком разморило, поэтому даже интереснейший обзор футбольных страстей не смог удержать от объятий Морфея.
Проснулся уже ночью, около двух часов. Долго лежал, пытаясь осознать: где я, кто я? Вокруг темнота, только отсвечивает разными цветами телевизор. Сон, приснившийся перед пробуждением, вращался в голове, как карусель, мешая восприятию реальности. Наконец, сфокусировавшись на экране, узнал хитрую физиономию Пеле, вещающую на весь мир, какой он дартаньян. Не, на такие подвиги я еще не созрел, чтоб посреди ночи созерцать скупые кадры кинохроники. Вот если бы нашего Воронина показали, как он пытался, но не успел превзойти великого бразильца, я бы смотрел с энтузиазмом.
Поэтому я вяло помылся и осторожно, чтоб не спугнуть дремоту, завалился на свою кровать. Но неожиданно вспомнилось, что мне только что снилось. Заурядный кошмар, который никогда не видят девушки: я снова оказался в армии. Прошло уже пятнадцать лет, как я гражданский человек, но нет-нет — и приснится такое.
Все мои попытки объяснить, что я уже отдал весь свой долг перед Родиной, не обращают на себя внимание. Снова стою в строю рядом с армейским товарищем Максом, слышу приказы прапорщика Мусы, отданные каркающим голосом, гляжу в безумные глаза майора Насакина. И понимаю, что все это — сон, но начинаю страшно волноваться оттого, что не могу подсчитать, сколько же мне здесь снова трубить. Кошмар! Воодушевляет только то, что теперь он меня радует своим появлением все реже и реже.
Однако, укутавшись одеялом в уютной постели, в темноте и полнейшей тишине, желание заснуть как-то улетучилось, сколь угодно держи глаза закрытыми. Растревоженный видениями прошлого, поневоле начал вспоминать суровую армейскую действительность.
Было много забавного в моей службе, много трагичного, но я тогда был совсем молод и наивен, поэтому все плохое легко переходило в разряд вещей, не заслуживающих внимания, а хорошее воспринималось, как закон жизни.
Но однажды, «по молодости», то есть, отслужив всего-то полгода, стоял в наряде по роте. Бывал в нарядах и раньше, довелось регулярно хаживать в них до самого дембеля, но тот был особо памятен мне. Впрочем, не только мне, но и всей нашей части.
Служил я в секретных войсках под названием РВСН (ракетные войска стратегического назначения), военными тайнами не обладал, да и не стремился. Но почему-то мне казалось, что в такого рода частях должны были служить достаточно надежные товарищи. Наподобие нашего призыва из ленинградских вузов: из моего родного ЛИВТА (института водного транспорта), из «макаровки» (высшего морского училища), из техноложки, военмеха, ЛАТУГА (авиационно-технического училища гражданской авиации), ЛИТМО (института точной оптики и механики) и некоторых других уважаемых заведений. На всю дивизию нас набиралось от силы четыреста человек. Остальные миллионы были из Чечено-Ингушской АССР, Азербайджана, Казахстана, Узбекистана и даже Сванетии. Вот это было круто!
Попал я в наряд с гордым грозненцом Юлием. Он был из стаи самых козырных воинов, тех, кто был таковым от рождения. Перед ними склоняли головы некоторые удрученные армейским бытом ребята из деревень Тамбова и Воронежа. Но никогда — питерцы! Мы в большей своей части были несгибаемыми.
Этот Юлий попытался самоутвердиться: хоть мы были и одного призыва (а это было немаловажным фактором), имели в наряде одинаковый статус дневального, но он отказался вместе со мной тереть тряпкой пол казарменного умывальника и туалета. Причем, старательно подобрал слова для объяснения своего поступка. «Волки не могут равняться шакалам, мужчины не могут уподобиться рабам». В подтверждение слов запустил в меня поломоечной тряпкой. Я успел спрятаться за дверью, поэтому брызги окропили всю дневальную комнату, включая самого гордого «чученца». Ему это явно не понравилось. Следует отметить, что время было дообеденное, поэтому дежурный по роте преспокойно почивал, передав штык нож дневальному. Не мне, а Юлию, чтоб быть на хорошем счету у «чученской» диаспоры.