Иначе не выжить
Шрифт:
– Ничего против не имеешь, если я у тебя немного погощу? – обратился Геннадий Сергеевич к директору магазина.
Золотозубый не преминул вылить на него ушат лести и выказать безграничную радость оттого, что он хоть чем-то может помочь.
– Что-нибудь случилось? – спросил он Балуева за чашкой кофе.
– Да так. Пустяки. Я иногда ради собственного удовольствия подрабатываю частным сыщиком.
Шофер позвонил через полчаса.
– Геннадий Сергеевич! – радостно кричал он в трубку. – Мужик с хвостиком только что вышел из подъезда и сел в старый «москвич» зеленого цвета!
Что мне делать?
– Не надо. Дождись, когда он уедет, а потом попробуй узнать код подъезда.
– Уже!
– Что уже?
– Уже узнал!
– Каким образом?
– Местный пацан выдал «военную тайну» за червонец!
– Молодчина! – похвалил начальник.
– Кто? Пацан или я? – не понял оболтус.
– Оба хороши!
Он велел шоферу поставить машину за кинотеатром «Знамя», с торца здания, так чтобы не попасть в зону наблюдения. Сам же решил вновь попытать счастья.
Он поднялся на пятый этаж и позвонил сначала в левую, а потом в правую дверь, но это не имело никакого значения, потому что за левой дверью стояла гробовая тишина, а за правой только лаяла собака.
Иван Серафимович вовсе не был стариканом. Ему едва перевалило за пятьдесят, но последние пять лет жизни он мог бы помножить еще раз на пять, с такой мукой они ему дались. Он не хотел жить, но продолжал вопреки всему, потому что боялся оставить на этом свете парализованную, безнадежно прикованную к постели жену. Он кормил ее с ложки, выносил за ней судно. Жили на ее пенсию.
Перебивался надомной работой. Едва сводил концы с концами. Вернее, она ничего не сводила – лежала пластом и ожидала конца.
– Зоя, Зоенька, – гладил он ее по волосам, – не расстраивайся, вместе помрем. Я за тобой следом отправлюсь.
Она могла отвечать только глазами, но чаще всего в них стояли слезы.
Утром он затыкал ей уши ватой, потому что весь День, не умолкая, трещал телефон: Иван Серафимович работал диспетчером. Телефоном пользовались несколько подпольных публичных домов, они давали его в рекламные издания, и неслись нескончаемым потоком звонки клиентов, а Иван Серафимович их переправлял уже по точному адресу. «Красивые у вас девчонки, папаша?» – интересовались в трубке. А он, бывало, посмотрит на свою Зоеньку, подмигнет ей и басом ответит:
«Даже очень, сынок!»
Но вот и Зоеньки не стало полгода назад. А ведь он обещал ей отправиться следом. Что же так надолго задержало его на этом свете?
Она появилась в день похорон. Осторожно коснулась его руки и спросила:
– Иван Серафимович, вы меня не помните? До того ли ему было в тот день, чтобы напрягать память? Тем более перед собственным концом? Что или кто может дать ему силы для жизни, для памяти?
– Я – дочь Овчинникова! – оглушила она. – Мы ведь были с вами знакомы…
Во время поминок она не отходила от него. И наутро явилась в дом без приглашения.
– Их было пять, – объявила она. – Трое из пяти еще живы. Мы должны их уничтожить!
В ней было столько решимости и злости, что вечером он сказал портрету в черной рамке: «Придется пока повременить…»
Он знал, что именно сегодня пробьет его час, поэтому безжалостно гнал свой «москвич» в последний путь.
– Но сначала на кладбище, на кладбище, – нашептывал Серафимыч верному другу-автомобилю, – я должен проститься с ними…
Вот
– Так даже лучше! Так даже лучше! – снова шептал он старенькому «москвичу». –Действительно, лучше. Наложил бы сам на себя руки – еще неизвестно, как бы там вышло с воссоединением. А роль камикадзе в этом деле самая подходящая. Что-то вроде дуэли, когда один из дуэлянтов смертельно болен.
И, как бы оно там ни перетасовалось, все равно конец.
Он приехал на дальнее кладбище, что за чертой города. Здесь хоронят простых смертных. Самых простых и самых смертных. Могилки неказистые: кресты да звезды, звезды да кресты. Тропинка все уже и уже, как узки в детстве были штанишки, из которых он постоянно вырастал, как сузилось его земное существование без дорогих ему людей. Сузилось до единственной тонкой ниточки, которую он обязательно оборвет. Сегодня же оборвет!.. Почва глинистая. После дождя ноги утопают в грязи. А дождь был отменный! Такой бы ему на похоронах, чтобы заглушить бессмысленные речи, чтобы все поскорее убрались в автобус и чтобы много озона потом, когда наступит тишина…
Еще немного в горку – и как раз. Вон уже виднеется невысокая голубоватая пихточка, на которую, наверно, слетаются по ночам ангелочки. А впрочем, что им тут делать по ночам? Для их ангельских сборищ есть места покрасивей, попрестижней, побогаче.
Серафимыч часто в последнее время думал: за что он так наказан Богом?
Чем не угодил? Конечно, грешил. А кто без греха живет? Состоял когда-то в партии и отрицал существование Бога. Так не ему одному задурили мозги.
Теперь-то он осознал ошибки и перегибы прошлого, покаялся. А что еще? Не убивал никого, не грабил, воровать с детства отучен тяжелой отцовской рукой. Что касается прелюбодейства, тут ничего не попишешь, изменял Зоеньке пару раз, силен дьявол! А другие-то как развратничают – и ничего! А может, не в Боге дело? Зачем приписывать Ему такое? Нет, это все дьявол! Это все дьявол! Нельзя их путать! Это он, самый великий из боссов, хозяйничал в то утро. Ну, а Бог-то что? Ну, а Бог-то зачем? Неужели не видел, как они идут убивать его дочь?..
Вот и пришел. Опустился на лавку.
– Здравствуй, Людочка! Здравствуй, Зоенька!.. – пробасил и заплакал.
Впервые пришел к ним без «горькой». Сегодня нельзя. Сегодня нужно быть трезвым.
Ветер нагнал пустяковые тучи. Капнуло несколько капель. Пихта, как водится, поохала на ветру. Неодобрительно каркнула ворона. И солнце по-новому посмотрело на мир.
– До скорого, – пообещал им Иван Серафимович и пустился в обратный путь.
А приблизительно через час он уже звонил из телефонной будки:
– Саня? Это Иван Серафимыч. Не признал?
– Ваш голос трудно не признать.
– Удивляешься, наверно, что позвонил?
– Да нет…
– Удивляешься. Как не удивляться? Ведь мы почти десять лет не виделись.
– Как-то не сталкивала судьба…
– Ты, говорят, собственным домом обзавелся? Не пригласишь старика в гости? О многом надо бы потолковать.
– О чем нам толковать, Иван Серафимыч?
– О жизни, Саня, о жизни.
– У вас что-то случилось?
– Случилось. Так как? Пригласишь старика?