Иначе — смерть!
Шрифт:
Он подошел в черном тренировочном костюме, под которым перекатывались мускулы, извинился за прогул: аврал на стройке, привезли цемент, там и ночует в вагончике.
— Возле Герасимова?
— Возле.
Подхватил ее сумки, поднялись к ней; на площадке перед дверью уже ждала Агния; в кабинете заливался телефон.
Вице-президент, интересуется преступлением. «Насчет ключа я должен поговорить с Машей». — «Можно, я завтра к вам подъеду?» — «Да чего вам беспокоиться?..» — «Я хочу побывать у Вороновых».
Алексею, кажется, хотелось поговорить, но наступил час Агнии, и он ушел.
— Звонила Вадиму…
— По-английски, — сурово потребовала Катя.
Диалог несколько замедлился, обретя дубоватую правильность, но утеряв непринужденность, тем не менее ученица справлялась.
— Я в пятницу звонила Вадиму, нас разъединили, он был дома.
— Ну и что дальше?
— Дальше? Он увлечен.
— Кем?
— «Гением». Гением он называет убийцу и жаждет изловить. Мужчины — романтики.
— Ничего романтического в преступлении нет.
Кате все мерещился неестественно-детский смех и исступленные синие глаза.
— И самого преступления нет, — Агния закурила. — Но на минуту Вадим меня заразил, я почти поверила. Зло притягательно и гораздо интереснее добра.
— Не нахожу.
— Зло сложнее и богаче, в нем множество оттенков, — Агния победоносно улыбалась, справившись с трудными фразами, поигрывая зажигалкой в холеных белых пальцах с алыми ногтями, распространяя крепчайший французский аромат. — Но у нас другой случай.
— А если не другой?
— О нет, наследственное самоубийство в оригинальном исполнении. Что говорит Дуня?
— Ничего особенного.
— Не может быть! Она была в тот момент на даче.
— Она была в невменяемом состоянии.
— Кто? Эта девица?
— А почему это тебя интересует?
— Здоровое любопытство. Кэт, можно кофе? Если у тебя, конечно, есть.
Готовя на кухне кофе, она лихорадочно соображала: соврал Алексей или нет? Как узнать? Как заставить змеючку сознаться?
— О, спасибо. Жаль, почти не чувствую чудесный аромат.
— Отчего же?
— Осложнение после гриппа весной, забыла?
— Помню.
— А днем в сон клонит. Сплю отвратительно.
— Да?
— Нервная жизнь. Любой пустяк возбуждает к ночи: книга, мысль, разговор.
— А ты вечером отключай телефон.
— Ты отключаешь?
— Нет.
— Я тоже нормальный человек и хочу жить полной жизнью. А тебе не мешало бы отдохнуть, — Агния опять загадочно улыбнулась. — Ты очень нервная, и тебя боятся.
— Кто меня боится?
Агния рассмеялась.
— Алексей меня боится? — Кате надоели, наконец, намеки и загадки, и она соврала, не моргнув глазом: — Я тебе звонила в прошлую пятницу.
— Зачем? — буркнула Агния по-русски; и разговор далее потек в родной стихии.
— Да настроение после той пьянки было какое-то… У меня неприятное ощущение, что вы все занимаетесь из-под палки.
— Кто — я?
— Да хотя бы и ты.
— Ерунда! Во сколько ты звонила?
— Где-то в десятом.
— Ну, я еще не доехала.
— С восьми часов?
— Точнее, я возле дома погуляла, головку проветрила.
Объясняет, словно оправдывается!
— Я и позже звонила.
— Чего это тебе так приспичило?
— Говорю, настроение.
— Нельзя себя распускать! — Агния резко поднялась, опрокинув чашку розового фарфора, по клеенке расползлось густое коричневое пятно.
— Ну, что я делаю!
— Я уберу, не беспокойся.
— Если б мы могли на кофейной гуще гадать… — Агния рассмеялась нервно; отчего-то стало ее жаль. — Я побежала, Катюш, а? Спасибо за все. И выбрось эти настроения, ты великолепно преподаешь. До вторника, my teacher [1] .
1
Мой учитель (англ.).
«Что Агнии в тот вечер не было дома — очевидно. И она не пожелала объяснить, куда ее носило. Неужто в Герасимово? Зачем? Господи, страшно — так явственно представилась высокая женщина в зеленом, как трава, плаще, спешащая по ночным пустынным улицам, чтобы… всыпать в стакан с коньяком яд? Противоестественно! Но ведь кто-то это сделал! «Дамское деяние» — Мирон (кстати, проводив Дуню, он на машине мог даже опередить Глеба). И Алексей… не пирожки на перроне покупать, а сесть в ту же электричку (он и работает рядом с Герасимовом). Да что они — все там собрались?
Но кто-то был».
В волнении Катя встала и прошлась по комнате, отметив мимоходом, как неуютно ей, беспокойно в своем доме, в своем мире… опять легла.
«Кто-то был.
Вода из колодца. Дверь. Тень и голоса… Нет, Дуня не истеричная дама.
Вот она смотрит в окно на мертвого и боковым зрением замечает, как шевельнулась его тень, — кто-то задел занавеску в крошечной кухне?.. Глеб приехал в «жуткое место», прихватив для храбрости бутылку (именно «Наполеона»… да, «поэт-символист»!), весь на нервах — немедленно выпить! — наливает в стакан, спохватывается — нечем запить — идет к колодцу с ведром. Убийца, наблюдающий из сада, проникает в дом, бросает в стакан цианистый калий (а запах миндаля?.. у Глеба был насморк!). Бросает и уходит. Почему бы ему не уйти совсем?.. Вот оно что: после смерти юноши он должен вырвать листок из его записной книжки и оставить на бумаге следы порошка. Что он и проделывает, скрывается за занавеской и слышит стук в окно.
И крик: «Скорее! Сюда! На помощь!» — вот что спасло Дуню. Он не рискует запереть дверь (как тогда весною), выскочить, убрать, наконец, свидетельницу: он боится, что она не одна.
Убийца распахивает дверь (вовнутрь) и стоит за нею, пока Дуня проносится через темную кухню, кидается к Глебу и опять инстинктивно зовет на помощь. Секундная пауза — начинается мистика — звучат небесные голоса (не души умерших переговариваются — нет, конечно, но прояснить этот момент мне, наверное, не удастся, настолько он необычен!). Падают ящики, Дунечка отвлекается, под их грохот убийца исчезает. Девочка захлопывает дверь и остается наедине с мертвым. Подсознательно она боится живого и долго не рискует выходить».