Инамората
Шрифт:
— Надеюсь, ты не в претензии, Кроули? — не унимался Уолтер. — Я решил передвинуть буфет там внизу — боюсь, кое-что побилось при перемещении.
— Это же был парадный фарфор моей матери!
— Твоя мать была старой стервой с ужасным вкусом.
Повисла тишина, Кроули едва сдерживал себя.
— Я уверен, что это произошло случайно, Уолтер, — произнес он наконец, смиряя возмущение. — Ты знаешь, мы с Миной хотим, чтобы ты считал наш дом своим домом.
— Ой-ой-ой! Какими великодушными мы стараемся выглядеть на людях, — сказал с презрением Уолтер. — Ты ведь любишь публику, верно,
— Хватит! — проревел Кроули.
— Поосторожнее, не разомкни круг, — поддел его Уолтер. — Ты ведь не хочешь причинить боль твоей драгоценнейшей Мине? Или хочешь?
Мина издала тихий стон, стало ясно, что она выходит из транса. Так пациенты Кроули просыпались после наркоза.
— Мне показалось, я слышу голос Мины, — сказал Уолтер, обращаясь к нам. Голос его стал стихать, словно он удалялся от нас по тоннелю. — Джентльмены, я был бы рад еще поболтать с вами, но мне пора возвращаться к себе. Так что позвольте откланяться.
После этих прощальных слов в детской воцарилась тишина. Уолтер покинул сей мир и вернулся в иное измерение.
Керосиновая лампа разбилась, когда Уолтер ударил по столу, так что нам пришлось несколько минут проблуждать в потемках, пока Флинн не зажег спичку. В ее мерцающем свете мы увидели Мину, обмякшую на стуле. Я развязал светящиеся веревки, которыми ее щиколотки были привязаны к ножкам стула, а Кроули бросился растирать ей запястья, чтобы восстановить циркуляцию крови. Через минуту она пришла в себя, хотя была очень ослаблена после пережитого испытания. Она поглядела на меня и улыбнулась еле заметной вермееровской полуулыбкой.
— Он приходил? — спросила она.
— Да, любовь моя, — отвечал Кроули, касаясь губами ее пальцев. — Уолтер приходил.
— И как он себя вел? — поинтересовалась Мина. — Он держал себя в руках?
— Он был в одном из своих настроений, — сказал Кроули, — но просил меня передать тебе его любовь.
Слушая этот разговор между мужем и женой, я наконец не утерпел и спросил:
— Извините, что перебиваю вас, но кто такой этот Уолтер?
На усталом лице Мины все еще играла улыбка, она переглянулась с мужем.
— Я думала, вы догадались! Уолтер — мой брат.
Часть вторая
УОЛТЕР И МИНА
Он был красив — глубокие, выразительные глаза, словно подведенные черной тушью, и чувственный рот баловня женщин. Лицо выражало веселое безразличие; изучая фотографию, я подумал, что парень наверняка не упускал своего в этой жизни. Казалось, что-то справа от него привлекло внимание этих бесстыжих глаз, я знал, что это всего лишь поза, принятая перед камерой, но невольно приписывал его взгляду сверхъестественное предвидение, словно перед ним только что распахнулась дверь в потусторонний мир. Дверь, через которую ему вскоре суждено покинуть земные пределы.
— Явное фамильное сходство, — заключил Кроули, пока я рассматривал раскрашенную фотографию его шурина — единственное сохранившееся изображение Уолтера Эмерсона Стэнсона, брата Мины.
Мы были в медицинском кабинете Кроули на первом этаже, куда спустились впятером, чтобы доктор обработал «укус» Уолтера, след от которого остался на шее Флинна: отвратительный рубец с тремя неглубокими вмятинами, словно укус миноги или огромной пиявки.
— Сходство и в самом деле поразительное, — согласился я. — Словно они близнецы.
— Вы почти угадали, — отвечал Кроули. — Они родились с разницей всего в тринадцать месяцев.
— Ирландские близнецы, — пробормотал Ричардсон, отпивая бренди. Он был бледен как полотно, лицо его застыло, как в параличе. Впрочем, мы все еще не оправились от потрясения.
Флинн глубоко вдохнул и старался держаться молодцом, пока Кроули дезинфицировал его рану.
— А может, стоит сделать мне противостолбнячный укол, доктор?
— Не уверен, — покачал головой Кроули. — Прежде такого никогда не случалось. Боюсь, я не слишком-то сведущ в лечении укусов призраков.
Столбняк. У меня в голове всплыл медицинский текст, фотография мужчины с risus sardonicus — «сардонической улыбкой», то есть со сведенными судорогой челюстями.
Кроули, видимо, вспомнил нечто подобное, потому что сказал Флинну:
— Пожалуй, я все же введу вам пятьсот единиц противоядия — береженого Бог бережет.
Пока Кроули отвернулся, чтобы достать из медицинского шкафчика лекарство для подкожной инъекции, я передал фотографию Уолтера Фоксу и увидел, что руки мои дрожат. Фокс тоже заметил это, и, хотя не сказал ни слова, я уловил в его взгляде самодовольный блеск. Очевидно, он считал этот сеанс своей бесспорной победой, а меня числил в проигравших. Возможно, он был прав. Я и сам чувствовал себя побежденным, в ушах стоял звон, словно после взрыва, а неприятное ворчание в желудке напоминало о том, что мне следует поскорее уединиться в туалетной комнате. В довершение всех бед, стоило мне закрыть глаза, как начиналось болезненное головокружение, похожее на похмелье после ночных возлияний: мне казалось, будто я стою в волнах отлива и песок утекает у меня из-под ног.
Чтобы не думать о предстоящем уколе, Флинн поинтересовался у Кроули, сообщил ли им Красный Крест обстоятельства, при которых погиб Уолтер.
— Его санитарная машина подорвалась на мине, — сказал Кроули, протирая тампоном плечо Флинна, а затем втыкая иглу. — Беднягу разорвало на кусочки.
— Его похоронили в Европе или в семейном склепе?
— Да хоронить, собственно, было нечего, — отвечал Кроули. — Мина была убита горем. Они с братом были очень близки.
— Значит, и вы его хорошо знали?
Кроули извлек иглу.
— Ну, насколько мне этого хотелось.
Я наблюдал, как он убирал лекарство и пузырек с перекисью водорода, и у меня постепенно рождался вопрос:
— А вы уверены, что человек, голос которого мы слышали сегодня, тот самый Уолтер, которого вы знали до войны?
— Простите, я не понял?
— Я хотел спросить, не показалось ли вам что-либо странным в этом Уолтере. Не заметили ли вы в нем каких-либо серьезных перемен, которые произошли за последние пять лет, — ну, кроме очевидных, конечно.