Инамората
Шрифт:
— Просто ради примера, — услышал я свой собственный голос, — предположим, этому человеку нет надобности скрывать движение губ. Она действует в темноте и может шевелить губами сколько угодно. Ей достаточно убедительно подражать голосу мужчины и создавать иллюзию, что это он говорит из разных концов комнаты.
Вокс выслушал меня с серьезным лицом, словно я описывал какое-то преступление.
— В подобных обстоятельствах, — продолжал я, — вы по-прежнему будете настаивать, что это невозможно?
Вокс насупил брови, обдумывая мой вопрос. После некоторого колебания он спросил:
— А каковы размеры той
— Примерно как эта. Может быть, чуть больше.
— Сто семьдесят квадратных футов, не меньше, — подсчитал Вокс. — А стены там какие?
— Штукатурка, оклеенная обоями.
— А потолок?
Я задрал голову и посмотрел на потолок кухни: мертвые мухи в матовом плафоне лампы, пятно от протечки, по форме напоминающее очертание Японии, — я попытался вспомнить потолок детской.
— Деревянный, я полагаю.
Но это было лишь предположение. Я никогда не обращал внимания на потолки, как, впрочем, и на небо или цвет глаз прохожих, разве что в исключительных случаях.
— А известно ли вам, из какого он дерева?
— Увы, нет.
Вокс усмехался, добавляя дополнительные условия в свои расчеты акустики детской.
— Это будет непросто, — вздохнул он; я замер, предчувствуя продолжение ответа, — но не невозможно.
— Насколько сложно?
— Работать в темноте сложнее, чем кажется. В нашем деле слишком многое зависит от театральных эффектов. Можно, например, склонить на бок голову и сделать вид, что прислушиваешься к «удаленному» голосу. В темноте, само собой, это невозможно, а посему ваш успех целиком зависит от ваших вокальных талантов.
Мне показалось, что я услышал нотки ревности в голосе Вокса: восхищение одного канатоходца другим, работающим без страховки.
— В случае если, как вы сказали, женщина пытается имитировать голос мужчины, ее задача еще более усложняется.
— Почему?
— Потому что мужские голоса тяжелее всего имитировать, этому учатся в самую последнюю очередь, — объяснил Вокс. — Молодые люди, которые приходят ко мне, начинают с овладения высокими голосами — тонкими звуками, производимыми ртом и носом. Овладев этими первыми звуками, они готовы попробовать создать первые «сложные» голоса — мальчика, девочки или старухи. Постепенно они учатся дисциплине, учатся правильно дышать, совершенствуют свое «пчелиное гудение» — это основа «удаленных голосов», которые являются мерилом истинного искусства звуковой иллюзии.
— Да, нелегкая школа.
— На это уходят годы, иногда — вся жизнь, — сообщил Вокс и добавил: — Но в каждом искусстве есть свои вундеркинды. Это несправедливо, однако таков Божий промысел. По-видимому, в вашем случае мы имеем дело с талантом от Бога.
Вокс посмотрел на меня водянисто-голубыми глазами, печальными и странными, и робко спросил:
— Вы говорите, что знаете такого человека?
— Нет, — ответил я рассудительно. — Полагаю, что нет.
Я допил чай, который почти совсем остыл, и встал из-за стола. Вокс торопливо показал мне остальные комнаты: гостиную, превращенную в Музей Голоса, и общую комнату, служившую аудиторией на двадцать человек. В благодарность за его труды я пожертвовал несколько долларов как взнос от «Сайентифик американ». Это весьма ободрило профессора, так что он даже возродил старину Альберта, слугу-итальянца, и тот проводил меня до дверей. Направляясь
Я спросил у Вокса, что это за книга, и он объяснил, что это ранний готический роман о злодее-чревовещателе, который использовал свое умение для уничтожения семьи, жившей в маленьком городке в Пенсильвании…
У меня похолодело внутри.
Я вернулся в дом номер 2013 на Спрюс-стрит и застал всех домочадцев суетящимися вокруг новенькой рождественской елки, которую устанавливали в гостиной; не было только Артура Кроули, должно быть, по локти увязшего в репродуктивных органах какой-нибудь пациентки.
— Немного правее, — распоряжалась Мина, полулежа на кушетке в светло-желтом платье. Миссис Грайс с совком и щеткой стояла подле нее и неодобрительно кудахтала, а Пайк и Фредди закрепляли дрожащее дерево, осыпая иголками начищенный пол. Словно пара комиков, они вальсировали вместе с деревом по комнате, разыгрывая комедию, достойную Бастера Китона: верзила Фредди сжимал елку в своих медвежьих объятиях, тогда как коротышка филиппинец, полностью скрытый ветвями, ругался на своем наречии.
Я снял перчатки и бросился им на подмогу.
— Осторожнее, — предупредил Фредди, сквозь стиснутые зубы, — не испачкайтесь смолой.
— Постараюсь.
Я протянул руки сквозь ветви и ухватился за ствол. Лицо Фредди прояснилось, когда он почувствовал, что я принял на себя часть тяжести дерева. Ворча в ответ на нерешительное руководство Мины («А может, лучше повернуть ее лысой стороной к стене?»), мы с грехом пополам, но ко всеобщему удовольствию наконец установили дерево.
— Браво! — захлопала в ладоши Мина, словно девочка. Она встала, чтобы помочь мне отряхнуть свитер от елочных иголок. Потом попыталась извлечь иголки, запутавшиеся у меня в волосах, но я отвел ее руку.
— Я сам.
— Пожалуйста, ворчун.
Мы стояли чуть поодаль друг от друга, пока миссис Грайс подметала иголки, Пайк открывал коробки с елочными украшениями, а Фредди, вскарабкавшись на лестницу, оттирал зеленые штрихи, которые оставила на потолке макушка елки. Крадучись проскользнула на разведку сиамская кошка, а за ней следом примчался и бостонский терьер.
— Какая прекрасная елка! — восхищалась Мина. Настроение ее поднялось, хотя она все еще была бледна, а голос оставался хриплым. Она взяла меня под руку. — Я боялась, что вы опоздаете и не успеете помочь нам наряжать ее.
— Кажется, у вас даже больше помощников, чем нужно, — заметил я и высвободил руку. — Прошу меня извинить, но мне необходимо кое-что сейчас прочитать.
И я удалился.
Через двадцать минут Мина отыскала меня в библиотеке.
— Мартин? — позвала она нерешительно, остановившись в дверях.
Я с громким треском захлопнул книгу. Мина вздрогнула.
— Да?
— Что-то случилось?
— Конечно, нет, — отвечал я раздраженно. — Почему что-то должно было случиться?
— Я не знаю… вы чем-то расстроены. — Она подошла ближе и присела на подлокотник моррисоновского кресла напротив меня. — Вы ведь сказали бы мне, если бы что-то было не так, верно, Мартин?