Иная Кровь

Петрук Вера

– А откуда он взялся, грибок этот?

– Ну, – гном замялся, – много чего болтают. Калюстианцы, церковники наши, говорят, что Хищида на этой планете всегда была. Можно сказать, вся Риппетра – и есть Хищида. Сверху грибок покрыт водой и сушей, где мы живем, но иногда случаются разрывы, и грибок выходит на поверхность. Чаще всего это именно в пещерах случается. Наша шахта глубоко сидит, Тиль очень рискует. Хищида периодически нижние забои затапливает, но тут жилы хорошие, пока держимся.

Тупэ помолчал, раздумывая над чем-то.

– Полгода назад, – снова начал он, – когда мы с Клевером в городе по делам были, моряки рассказывали, что близ Южного Полюса видели целый город из Хищиды. А другие болтали, что недавно Самодел слепил из себя боевой катер Детей Неба, который сам же волной и захлестнул, когда

машина слишком низко над разрывом летела. Правда, такие конструкции долго не живут, но Старатели боятся, что Хищида может их технологии украсть и, например, собственную армию боевых роботов смастерить. Поэтому на Риппетре даже телевизоров нет, не то, что на Псиланте. Там и роботы, и порталы, и чудеса цивилизации. А у нас все это запрещено – чтобы Хищида ничего не украла. И за любые игрушки с Псиланты мы платим втридорога, а потом еще и налог на них пожизненный. По Корсиону постоянно санитарные патрули разъезжают, могут, кого угодно на заражение проверить. А если узнают, что ты, например, к разрыву на машине ездил – все, загребут. Вот, как ты думаешь, зачем Тиль так глубоко в пещеры залез, рискуя на Хищиду напороться? Все потому, что такие буровые установки, как наша, уже лет пять как запрещены. Оттого и запчасти на них трудно найти. Если Корпус узнает, что мы руду колупаем под носом у Хищиды – да нас всех, в лучшем случае, оштрафуют так, что до конца жизни будем горбатиться, чтобы долг выплатить. А в худшем – на Псиланту заберут в качестве подопытных. Им там всегда мясо для экспериментов требуется. Поэтому я верю в Калюсту! Он меня не только от Корпуса защитит, но и от Хищиды поганой.

– И кто этот Калюста? – без особого интереса спросил Кай. Имя ему не понравилось.

– Он тот, кто сделал жизнь на Риппетре идеальной для человека! – гордо ответил Тупэ. – Одна из святых книг калюстианцев называется «Происхождение». Я, когда в городе был, как раз попал на проповедь Великого Патронага, который по этой книге проповедовал. Такое на всю жизнь запоминается. Так вот в древние времена люди жили на планете под названием Гайя. Жили плохо, страдали постоянно, то у них войны, то засуха, то еще какие-то передряги… И тогда Калюста решил спасти тех, кто в него верит. Для этих целей лучше всего подошла Риппетра, единственным минусом которой была Хищида, грибок то есть. Всемогущий Калюста решил проблему быстро. Перенес с Гайи сушу и воду и облепил ими грибок так, что Хищида скрылась внутри – как ядрышко под скорлупкой ореха. Люди на Риппетре стали процветать, и тысячелетиями никто о Хищиде даже не вспоминал. Но по мере того как ослабевала вера людей в Калюсту, грибок стал постепенно просачиваться на поверхность. Все эти разрывы говорят лишь о том, что на Риппетре слишком много грешников стало. Про семью Тиля я уже не говорю. Стоит ли удивляться, что в нижних забоях грибок просачивается, если все рудокопы Святой Варваре поклоняются. Я как-то Тилю об этом прямо сказал, но он калюстианцев не любит и заявил мне, чтобы я о своем Калюсте помалкивал, иначе меня самого в закрытый шестнадцатый забой отправят на свидание с Хищидой. Посмотрим, говорит, как тебя твой Калюста тогда спасать будет.

– Эй, Тупэ! – высунулся из кухни Клевер. – Ты идешь? Мы бочку вскрываем.

– Все, парень, – засуетился Тупэ, – я за пивом. Если надумаешь в Калюсту поверить, то это легче, чем отлить. Просто спрашивай у него, что делать, когда на душе или в жизни совсем хреново. Вот, когда я в той шахте в воде барахтался, я его так и спросил, что делать: тонуть или еще побарахтаться немного? Он сразу ответил, без промедлений – плыви, мол, к каске. Я к ней погреб, а потом и тебя в буровой машине увидел. Так-то, браток, Калюста – это тебе не Святая Варвара.

Ошарашенный религиозными откровениями гнома, Кай долго бродил по жилым коридорам, стараясь не попадаться никому на глаза. Калюста, Святая Варвара, Ремкин – все смешалось в его голове, и в мозаику складываться не хотело. Одно он знал точно: отношение гномов к смерти было неправильным, и от осознания этой неправильности его тошнило. Наколупав со стены лишая, Кай скатал его в три тугих комка и плотно перевязал бечевкой. Дождавшись, когда кухня опустела, он зарыл связанные куски в тлеющих углях очага и постарался вспомнить об умерших гномах что-нибудь хорошее. Он не знал, почему это делает,

но интуитивно чувствовал – так надо. Ничего не придумав, Кай просто пожелал им добрых снов – таких, какие снились ему до рождения.

Много часов спустя, лежа на узкой гномьей кровати, с которой у него свисали ноги, Кай думал о том, что же такого он успел сделать в своей короткой жизни, отчего Святая Варвара, или Калюста, или еще какие-нибудь духи пещеры спасли именно его, а не тех несчастных гномов, захлебнувшихся во время прорыва. Во снах до рождения ему часто снилась смерть, и Кай думал, что изучил эту сторону бытия, а вернее, его конца. Теперь было ясно – он не знал о ней ничего. Иллюзия мироздания, подаренная снами, отличалась от настоящего мира, как последние слова храброго книжного героя от слов смертельно больного, умирающего дома на койке.

В реальной жизни перед смертью часто не успевали сказать ни слова.

Когда гномы передвигались по шахте – на работу или по личным делам, они всегда молились Святой Варваре – за исключением Тупэ, который о своих религиозных убеждениях по понятным причинам не говорил.

Никель ничем от других не отличался.

– О, Святая Варвара, спускаясь в темные недра молю тебя отвести беду! – шептал он, пробираясь по темному тоннелю.

«Молился бы ты лучше Ремкину, – подумал Кай, двигаясь следом. – Или Калюсте».

У него не было никакого желания попасть под обвал или очередной потоп, но Никель прямо-таки нарывался на неприятности. То, что он направлялся не на работу, было также ясно, как и то, что Никель скрытничал. Гном постоянно оглядывался, словно опасаясь слежки, долго останавливался, прислушиваясь к звукам шахты, припадал ухом к мокрым известняковым стенам, а потом, крадучись, двигался вперед, ступая тише прежнего. За спиной у него болтался мешок, откуда доносились запахи хлеба и каши, а иногда булькала вода во фляге. В одной руке Никель тащил скатку из новых одеял, пахнущих мылом, а в другой – тусклую лампу из ракушечника. А еще гном был вооружен. На поясе у него болтался не ножик для овощей, а тесак, которыми обычно рубили мясо. Почему-то Кай был уверен, что Никель направлялся не на кухню.

Лампа из ракушечника отчаянно трещала, но эти звуки давно стали привычными на руднике Тиля Голубоглазого. Фонари, работающие на батареях и аккумуляторах, берегли, оставляя для точных работ, а в быту пользовались исключительно ракушечником. Его давно следовало зарядить на солнце, однако Тиль, отличавшийся особой «гномьей» прозорливостью, последнюю неделю страдал от дурных предчувствий и всем велел сидеть тихо, на поверхность не высовываться. «Старатели рядом», – говорил он, ничего больше не объясняя. По этой же причине не трогали сломанные генераторы. Тиль со старшими гномами решили выждать месяц, а после выбраться на поверхность за запчастями. По мнению Тиля, Старатели могли специально пройтись щупом деактиватора по горам, чтобы посмотреть, не полезут ли из всех щелей рудокопы, оставшиеся без оборудования. «Старый трюк, – ворчал главарь, – не на тех напали, ждать мы умеем».

Может, Тиль и умел ждать, но терпение к талантам Кая явно не относилось. Луч надежды, промелькнувший при мысли, что он может отправиться на поверхность за запчастями, гас также быстро, как и ракушечник в руках топающего впереди Никеля.

Прошла неделя с момента прорыва грунтовых вод в четвертом забое. В жизни Кая ничего не изменилось, если не считать, что работы стало больше. Вместо прежних обязанностей – уборка в жилых помещениях и помощь на кухне, теперь на его плечах повис десятый забой, где он колотил руду отбойным молотком с утра до обеда. После обеда Кай работал ослом, толкая вагонетку с углем по старым, ржавым рельсам к пятнадцатому складу. Маршрут проходил мимо новой дробильни, поэтому большую часть пути Кай ничего не слышал. Дробильня грохотала так, что ее треск, скрежет и гром стояли в ушах весь вечер. Вечером Кай помогал сапожнику Клеверу, который обрадовался новым рукам и быстро отрядил помощника на чистку обуви перед ремонтом. К концу первой недели такой работы едкое мыло, которое было единственным средством, способным размочить каменную грязь на подошвах, превратило кожу на руках Кая в лохмотья, прикрывающие вечно кровоточащие ранки. Лекарь Нут посоветовал ему присыпку из порошка плесени, но она не сильно-то помогала.