Иная судьба. Книга I

Горбачёва Вероника

Через неделю Александр Смоллет вернулся. С новым предложением руки и сердца, с назначением дипломатической миссии в Галлию, и… в сопровождении родителей. Которые и взяли бывшую «белую мышку» в оборот, да настолько прочно оплели уговорами, обещаниями, похвалами, россказнями о прекрасном будущем супругов… что очнулась бедная Дороти уже в каюте корабля, отплывающего в Гавр. Словно восстав ото сна, она с недоумением посмотрела на драгоценный обручальный перстень с монограммой супруга, на роскошные ковры, устлавшие пол каюты для новобрачных, на сияющего… мужа, да, мужа! Вспомнила плачущую от счастья Милли, которой оставалось протянуть в пансионате ещё год, но уже никто не посмеет смеяться над ней и унижать! Вспомнила недоверчивые глаза своих родителей, их переглядывания, вздохи, но — последующее благословение,

вспомнила венчание в громадном соборе и непонятным образом взявшееся на ней великолепное подвенечное платье, нежный запах ладана и мирры, торжественный хор певчих — а затем более скромную церемонию в церкви, где служил отец. Да, это же он настоял на двойном браке, ибо жених был католиком, а невеста — протестанткой, а, дабы брак был признан обеими конфессиями, допускалось свершение обрядов представителями и той, и другой ветви христианской церкви, лишь бы в один день… Вспомнила дорожные сборы и суету вокруг — именно что вокруг, она сама была не в состоянии и пальцем пошевелить, всем распоряжались свекровь и золовка. Всё было как в угаре.

И только сейчас, когда Алекс нежно и бережно притянул её к себе, прикоснулся губами к макушке — поняла, что всё это — не сон, и счастье возможно. И заплакала сладкими слезами.

…Доротея, невольно улыбнувшись, вздохнула.

Пусть недолгое, но своё, личное Счастье у неё было. Воспоминания о нём помогали ей сохранить себя в глуши, не опуститься… совсем уж, не превратиться окончательно в «тётку Дору». Да, она расплылась, что удивительно, потому что разносолов в доме брата не водилось, в основном хлеб, каша, иногда — солонина, и вечная чечевица… Августо всё постился и худел, наверное, оттого то и был таким желчным, а вот она почему-то всё раздавалась вширь, хоть иногда кусок застревал поперёк горла. Должно быть, женская натура такова, всё старалась себя сохранить, как будущую мать, вдруг ещё получится понести, выносить младенца, а для того надобно быть «в теле». И не объяснишь ей, натуре, что зря старается. Доротея молча страдала от своей нежеланной полноты, и смиряло её лишь одно: дородство у крестьян считалось красивым, тучный человек пользовался, как ни странно, куда большим уважением, как достигший успеха в жизни. Слабое утешение, конечно…

Но совсем недавно, зашнуровывая на ней корсаж, хитрюга Бланш промурлыкала:

— Право же, приятно иметь дело не с мощами, а с нормальной женской фигурой. Вы даже не представляете, мадам, как надоело подгонять фальшивые груди и задн…прошу прощения, ягодицы. Ох уж мне эти модницы! С одной стороны — хотят быть утончёнными и голодают, пьют яблочный уксус пинтами, портят зубы и желудки… Нет, худеют, конечно, но в первую очередь в области самых что ни на есть женских прелестей. Почему-то груди при похудении сдуваются сразу, а я — изволь их наращивать, но ежели их нет — так и не будет! Пока дама сидит или стоит — подделка ещё не заметна, а вот когда начинают танцевать — тело же живое, двигается, то, что своё, вздымается при дыхании, а вата сбивается, некрасиво, да и… фи, одним словом. Мне нравится, когда у женщины собственный бюст, на такой и платье подгоняешь с удовольствием. Да и мужчинам это по вкусу, поверьте, тем более, что женщин они предпочитают видеть… гхм… ну, вы меня поняли. В натуральном, так сказать, виде. И все эти фальшивки гроша ломаного не стоят, да и чести их носительницам не прибавляют. А у вас, мадам, такое богатство, я вам скажу, не сочтите за фамильярность, многие позавидуют. И плечи великолепные, не тощие цыплячьи, а настоящие женские плечи; и шея, и руки… Эх, мне бы такие, да что-то я от природы без телес, никак не наем, всё не в коня корм…

Так, приговаривая сквозь зубы и умудряясь не давиться булавками, зажатыми в зубах, Бланш носилась вокруг Доротеи, а вслед за ней маленькими смерчиками поспешали девочки-мастерицы. Поначалу Дори только морщилась, трескотня модистки казалась ей неприкрытой и грубой лестью, коей обычно забивают голову богатым клиенткам, но волей-неволей она всё чаще поглядывала на себя в высокое зеркало. А ведь не хотела, стеснялась — нет, не то слово: боялась! — увидеть там настоящего монстра, неуклюжую бесформенную тушу, какой себя и представляла в последние года. Но то, что открывалось её поначалу робким, а после — удивлённым взорам, приятно разочаровывало.

Да, конечно, она поправилась. Но тридцать пять — не семнадцать, и трудно ожидать от женщины её возраста осиной талии. На её памяти присутствующие на балах матушки, тётушки и даже незамужние дамы её нынешнего возраста редко когда могли похвастаться природной хрупкостью, скорее уж — к этому времени они набирали изрядную долю солидности и телес — как раз в области «наших женских прелестей», как выразилась Бланш. Тогда-то, будучи совсем юницей, Дори не особо обращала на это внимание, а сейчас вдруг поняла, что за молоденькими девушками мужчины гонялись, подыскивая себе партию, а за зрелыми — в поисках амурных утех. Значит, они их привлекали, и отнюдь не душевными качествами…

И этот бледно-голубой цвет ей удивительно шёл. Однако Бланш Леро решительно забраковала понравившееся Дори платье и извлекла на свет сиренево-розовое.

— Мы же готовимся к первому визиту к его светлости, не так ли? А то платье отвлечёт внимание от ваших глаз, они у вас прелестные светло-голубые, но на фоне платья меркнут. Вот это, — она победоносно потрясла корсажем в нежных лилиях, — прекрасно их оттенит. И это замечательно, что при ваших волосах у вас, тем не менее, чудесные тёмные брови. Ах, сударыня, просто грех было прятать такие волосы под вдовьим чепцом…

— Традиция, — сухо обронила Дори.

— Да, конечно. — Бланш спохватилась, заметив, как замкнулась, ушла в себя клиентка. — А давно ли у вас траур? Может, мы слишком рано переходим на светские тона, и надо будет подобрать что-то из чёрного, коричневого или фиолетового?

— Они мне до смерти надоели, — услышала, к немалому изумлению, собственный голос Дори. — Мужа я потеряла давно, это так, но на днях похоронила брата… Вот что, Бланш, я уже не могу смотреть на это чёрное. Давайте оставим живые цвета, я по ним так соскучилась… — Неужели это она рассуждает, сама, вслух? Как ополчился бы сейчас покойный Август на неё суетность! — Добавим только отделку чёрным кружевом…

Леро энергично закивала.

— Да-да, оно здесь будет уместно. И бархатную чёрную ленту в волосы. И траурное кольцо, я пошлю девочек за ювелиром, пусть принесёт вам что-нибудь на выбор. Не слышали о траурных кольцах? О, это уже лет пять как в ходу. Если этикет обязывает даму показываться в обществе или при дворе, ей не обязательно демонстрировать, что она в глубоком трауре, и навевать тем самым на окружающих лиц мрачные мысли, а достаточно носить такое кольцо — как обозначение скорби по усопшему. Очень удобно, особенно при дворе, где среди пышных нарядов дама в чёрном чувствует себя этакой вороной…

Надо отдать должное Бланш Леро: она умела и задурить голову, и очаровать, и вместе с тем сделать своё дело непринуждённо и профессионально. Ничего удивительного, что капитан Винсент, вернувшись к вечеру, лишь скользнул взглядом по женской фигуре на диванчике в приёмном холле и обратил терпеливый взор на лестницу, ожидая модистку со своей новой подопечной. Но что-то словно толкнуло его и заставило развернуться к посетительнице.

Дама настолько была увлечена какой-то книгой в ожидании, по-видимому, заказа, что даже не заметила входящего. Усмехнулась прочитанному, перевернула страницу… Сочтя неудобным оставаться в тени и не желая напугать чтицу, капитан кашлянул, дабы обозначить своё присутствие. Женщина подняла взор… Винсент почувствовал, что подошвы его ботфорт прилипли к полу.

«Тысяча демонов!

Тысяча… мильон, черти бы их взяли!

И где были мои глаза!

Сколько же ей лет?

Я идиот! Она не седая! Дурацкий чепец, чтоб ему… Она не седая! Она…»

Все эти рулады сумбурно и бессвязно проскочили в голове капитана в считанные секунды. Глубоко вздохнув, он завершил, уже спокойно: «Она блондинка. Но какая!.. Теперь я верю, что равных ей не было…»

Конечно, никуда не деть малость располневшую талию, и прожитые года не скроешь под атласным платьем, и цвет лица, хоть и освежённый отдыхом и лёгким облачком пудры, выдаёт длительное житие на лоне природы, сиречь в деревенской глуши, и у самых глаз при улыбке чуть обозначаются первые лучистые морщинки… Но о красоте Доротеи Смоллет сейчас никак нельзя было сказать, что она «былая». Она расцвела, как бутон, случайно попавший под заморозки, но оживлённый солнцем, тёплым ветром и живительной влагой.