Иная. Песня Хаоса
Шрифт:
— Ну… извини, — смущенно и угрюмо отзывалась она. Во всей ее движениях чувствовалась некая напряженность и неуверенность, словно она ждала чего-то важного, способного изменить ее жизнь. Котя лишь пожимала плечами и продолжала исправно выполнять указания бабки Юрены. Ночью же ее подкашивала усталость, она по привычке провалилась в сон без видений. Утром все продолжалось, будто свет Барьера не уходил на другую сторону мира. Теперь дни стали длиннее, меньше жгли лучины, менее жарко топили старую растрескавшуюся печь, поэтому воздух в длинной избе немного посвежел. Но и работать начинали раньше, а заканчивали позднее.
— Куда отбывает наш князь-то теперь? — спрашивали женщины друг у друга после молитвы духам и скудного завтрака.
— Дождьзов отправится по реке, — уверено отвечала Желя. Голос ее звучал отстранено и как-то жестко. Губы ее вытянулись в линию с опущенными уголками, взгляд неподвижно застыл. Этот образ, напоминавший лик горькой вдовицы, совсем не шел ее милому лицу с полудетскими кругленькими щеками. Котя невольно оробела и тронула подругу за плечо. Но та бездумно вывернулась.
— Куда же тогда дружина его выезжала? — спросила их общая знакомая вдова, отламывая краешек от круга черного хлеба.
— Навстречу остальной части войска, — отвечала Желя, но неуверенно добавила: — Вроде бы.
— А какой остальной? — заинтересовалась Котя. Она-то воочию видела, как дружина неслась по заснеженной дороге после праздника весны. Но Желя не сумела ответить и только разозлилась:
— Думаешь, много я понимаю? Может, границу охраняли, может, на разведку выходили. Отряды-то Молниесвета пожгли вон несколько деревень у истока реки.
При этих словах перед глазами Коти поплыла муть и ржаная каша подкатила обратно к горлу, потому что внутри все смерзлось и свернулось узлом.
«Матушка!» — с ужасом подумала Котя. Ведь это именно ее деревня затерялась в лесах у самого истока реки на границе княжеств Ветвичи. Дальше-то за ними расстилались далекие холодные страны, где люди носили одежду из шкур тюленей и почти не получали света и тепла Барьера. А за ними — только охранные камни и край света. Дальше только он, Хаос. Как ни странно, это слово теперь не отзывалось прежним ужасом. А вот известие о сожженных деревнях пронзало страхом. Княжество Молниесвета находилось на юго-западе, он двигался на север стаей саранчи, сминая сперва тех, кто располагался у истока реки.
Вероятно, войско его шло по той же дороге, что и Котя с Вен Ауром недавно. Выходит, им еще повезло разминуться с вооруженными полчищами неприятеля. Или не по той дороге, а наоборот — по реке, если уж князь отправлялся на ладьях. Котя совсем запуталась и молила все высшие силы, чтобы ее деревню миновала страшная участь. Ведь уже где-то к осени должен был родиться ее младший брат, может, сестра. Хотелось верить, что так и случится… Но никаких известий не долетало. Кто-то на княжьем дворе получал голубиную почту, но, разумеется, с более важными посланиями.
Дни потянулись еще медленнее, чем раньше, переполненные тяжкой тревогой. Пряжа мало кому пригодилась бы в случае атаки, но Котя с неизменным упрямством хваталась за работу. Лишь бы не думать! Лишь бы не представлять страшные картины разорения своей деревни и стольного града.
Война началась с того момента, как князь в сопровождении воевод отбыл со двора, спускаясь к боевым ладьям, увешанным круглыми щитами. На носу его корабля неизменно красовалась русалка, как и на всех деревянных изгибах терема и на знамени. Такие чудные создания разве только в Хаосе могли водиться, но отчего-то род Дождьзова избрал именно ее своей эмблемой: русалка с хвостом и крыльями на фоне дождевых капель. Котя намеренно запомнила этот знак, чтобы, если случится наблюдать битву, по движению знамен понимать движение войск.
— Если будет осада, нам придется уже не прясть-ткать, а смолу да кипяток со стен лить, — мрачно пробормотала бабка Юрена, когда мимо их маленьких оконец пронеслась конница. — Вот помню я в юности… было дело, еще не в стольном граде. Я еще почти девчонка была, вот уж страшная сеча с соседями нашими случилась. Детинец с землей сравняли, меня в полон угнали, потом освободили через два года, а у меня уже ребенок на руках был, да помер в пути… Так и живу здесь в мастерских.
Бабка еще что-то рассказывала и рассказывала, шамкая беззубым ртом. Но ее уже никто не слушал. Обычно она держалась молчаливо и отстраненно, и только теперь на нее накатили тяжелые воспоминания былых дней.
— Уходит! Ой, уходит! — заголосила над ухом Желя, приникая в маленькому оконцу. Мимо проносились ряды всадников, а во главе них гордо выступал вороной конь князя. Алый плащ вился по ветру, точно вестник грядущего кровопролития. У Коти тревожно сжалось сердце, а Желя с благоговейной тревогой смотрела на Дождьзова и воевод, следовавших за ним по обе стороны к реке. Очевидно, шествие несло определенную торжественность, чтобы показать всем отвагу князя.
«Ну вот и все. Вот и все», — с тяжелым сердцем подумала Котя, отходя от окна и оттаскивая зареванную Желю. Подруга выглядела испуганной и отрешенной. Как-то странно она реагировала, не так, как остальные мастерицы. Они-то расползлись по своим углам за прялки, кто-то еще вздыхал, вспоминая историю бабки Юрены.
— Да я убью себя лучше, — вздрагивала вдова, потом ей вторили другие.
— А мы здесь будто свободные… — отзывался кто-то недовольно. И изба гудела потревоженным ульем, как будто раньше в ней не хватало настоящих новостей. Вечно приносили сплетни и досужие слухи.
В последующие несколько дней ничего не происходило, и Котя как будто погрузилась в долгий тягучий сон. Пальцы ее перебирали пряжу, временами она носила воду из колодца, готовила, когда случалась ее смена. Часто приходилось успокаивать Желю, которая сделалась сама не своя. Щеки ее похудели, в глазах померк задорный блеск. Премилые щечки осунулись.
— Успеть бы урожай собрать.
— Да-да, в город сейчас много крестьян стекается. Я слышала, у многих деревни сожжены, вот и бегут от войны, куда могут.
— Молчать, ленивицы! Пряжа сама себя в нитки не совьет! — покрикивала на них Юрена. Но ее сварливость служила только броней, панцирем для защиты от застывшего в воздухе привкуса тревоги.
С того дня, как князь ступил на борт своей ладьи, началась война. Парус унесся за излучину реки. И неспособные сражаться жители остались в тяжелом неведении. Сперва в стольном граде только ходили дурные слухи, но с каждым днем они все больше и больше подползали к хоромам.