Инцел на службе демоницы 4: Гарем для чайников
Шрифт:
Ep. 08. Пионерлагерь неблагородных девиц (VIII)
Воздух вокруг, казалось, дрогнул, как от огромного взрыва. Вскрикнув, Кристина полетела с меня на сцену, будто ее отбросило невидимой рукой. Удавка на шее ослабла, а потом и вовсе соскользнула. Выпустив ее, девчонки с визгами бросились в стороны, а я схватился за пылающую шею, хрипя и отчаянно втягивая воздух. Каждый вдох обжигал болью.
Визги вокруг становились все громче. Одна из девчонок с ревом размахивала руками. Кровь каплями разлеталась по сторонам. Я в ужасе уставился на ее ладони — кожа слезала слоями как от сильнейшего ожога, оставляя
— Больно! Больно! — в тон ее визгам вопила рядом другая. — Мамочка! Как больно!.. Это же шутка! Шутка!!.. Хватит! Хватит!!
На ее ладонях из ниоткуда появлялись уродливые волдыри и ожоги, будто на них, не останавливаясь, лилась невидимая кислота. Девчонка отчаянно металась во все стороны, пытаясь спрятать руки — за спину, под одежду, между ног, но, судя по всему, это только усиливало боль. Слезы, крики, истошные визги и кровь разлетались по сцене, а на скамейках амфитеатра повисла гробовая тишина. Я повернул голову, и все обитательницы лагеря разом шарахнулись, сбились в кучки и сжались, словно я мог покалечить одним взглядом.
Лишь Юля вскочила с места и взбежала на сцену. Подскочив к визжащей девушке, она перехватила руки, с которых без остановок сочилась кровь.
— К Лике! Быстрее к Лике!..
Девчонка дергалась и вопила, будто не понимая слов. Красная полоса врезалась в ее ладони все глубже.
— Помогите! — крикнула Юля, пытаясь увести ее со сцены.
Значок на груди яростно грел, не спеша останавливаться, словно решив, что этого недостаточно. Я попытался его сорвать, и он обжег меня, не позволяя. В следующий миг, сверкая глазами, ко мне подлетела Кристина.
— Уйди! — взвизгнула она и с силой толкнула меня, изображая испуг так же хорошо, как недавно изображала страсть.
Следом на сцену торопливо поднялась Лика без привычной милой улыбки. Небесно-голубые глаза пробежались по мечущимся ревущим девушкам и холодно остановились на мне.
— Паша, — игрушечным голоском отчеканила она, — тебе лучше уйти.
Девчонки в амфитеатре, казалось, затряслись только от одного моего имени. Понимая, что ничем никому не смогу здесь помочь, я молча спустился со сцены. Обитательницы лагеря испуганно отворачивались, будто я был самым настоящим дьяволом. Лишь чертик на груди привычно скалился. Значок все еще был горячим, словно его только что выплавили, но чем дальше я отходил от сцены, тем быстрее он остывал.
Вечеринка накрылась. Никто не пришел. Без девчонок особняк казался пустым и холодным, будто я остался один посреди леса. На стойке тоскливо блестели бокалы с недопитым алкоголем, по углам валялись забытые женские трусики. О том, как тут было весело, напоминали надорванные пакетики презервативов и мятые кровати. Я даже не думал, что последний вечер в этом лагере будет таким.
Обожженные сочащиеся кровью руки все еще стояли перед глазами, а визги, казалось, звенели в ушах. Мне было жаль этих дурочек, но я не чувствовал себя виноватым и не считал, что должен извиняться. Да и за что? За то, что они хотели меня придушить? Да, значок причинил им ущерб, но если бы он не вмешался, ущерб для меня мог бы быть намного больше. Не могу сказать, что я одобряю его методы, но повод был веским. Произошедшее явно не являлось шуткой — об этом просто кричала красная полоса на
Внезапно скрипнула входная дверь, и в гостиную медленно зашла Юля, непривычно грустная, будто даже посеревшая.
— Паш, — тихо заговорила она, не проходя дальше, — что это было?
— Я этого не хотел, — с досадой отозвался я. — Они сами…
— Но почему? — пробормотала она. — Их руки…
Я не знал, что ответить — не рассказывать же ей про значок.
— А почему они пытались меня придушить?
Могу поспорить, те две дурочки, которым досталось, и сами не знали почему. Спрашивать надо явно не с них.
Поджав губы, Юля рассматривала меня. На долю мгновения мне показалось, что в ее глазах мелькнул испуг.
— Я, наверное, пойду, — сказала она.
— Можешь остаться.
— Нет, все-таки пойду…
Я не стал ее удерживать. Юля шагнула к двери, однако затем, помедлив, развернулась и, вытащив из кармана небольшую флешку, протянула мне.
— Это тебе, — сказала она. — Хотела сделать сюрприз…
Флешка обожгла холодом ладонь. Больше не добавив ничего, Юля ушла. Дверь со стуком захлопнулась, и я вновь остался один в огромном словно осиротевшем доме, явно не предназначенном для одиночества. Там, где раньше царила музыка, звенели бокалы и раздавался смех, теперь висела тишина. Диван, казалось, еще хранил отпечатки женских тел, забытые в углу трусики навевали тоску. Это было как контрастный душ, где за обжигающим весельем, вдруг наступило ледяное уныние. Вчера, которое казалось просто идеальным днем, внезапно сменилось гнетущим кошмаром.
Взгляд рассеянно пробежался по гостиной и остановился на ноутбуке на подоконнике, за которым Юля провела весь день. Не зная, чем еще заняться, я подхватил его и, сев на диван, вставил флешку. Внутри был всего один файл — видео с названием “для Паши”. Я запустил запись, и на экране развернулся ролик — смонтированные отрывки вчерашнего веселья. Девчонки с хохотом плескались в бассейне, пели в караоке, танцевали в гостиной. Разноцветные блики разлетались по лицам, бокалы взмывали в воздух, повсюду слышался смех. “Паша, иди сюда!” — доносилось со всех сторон. На записи то и дело мелькал я, всегда в компании красоток, трущихся о меня, тянущихся к губам, с намеком вертящих в руках презики. “Улыбнись, тебя снимают!” — смеялась за кадром Юля.
Отрывки сменялись как в калейдоскопе, становясь все горячее и развязнее. Девчонки крутятся у шеста, лифчики взлетают в воздух, сочные полушария озорно подпрыгивают, жадно блестят глаза. Мы трахаемся по всему дому, звучат стоны, вопит музыка, звенят бокалы… На самых последних минутах видео в полной тишине появилась темная спальня. На огромной кровати спал я, рядом, закинув на меня голую ногу, дремала Ксюша. Камера плавно поехала в сторону, и на записи появилось лицо Юли, сидящей среди подушек в углу.
— Паша, — шепотом начала она, — я хотела тебе сказать…
Она осеклась. Янтарная коса причудливо сворачивалась на обнаженной груди.
— Нет, не так… — камера слегка дернулась. — Не знаю, с чего начать…
Ее губы растянула неуверенная, словно виноватая улыбка.
— В лицо, — вновь зашептала Юля, — наверное, я не смогу тебе это сказать, но хочу, чтобы ты знал. Когда ты будешь это смотреть, я, наверное, уже стану фамильяром. И это в общем-то будет неважно, но…
Она опять осеклась, переводя дыхание, будто слова давались с трудом.