Индиан Чубатый
Шрифт:
– А то откуда же еще?
– мрачно ответил Володька.
Телега прогромыхала, оставив в воздухе сладковатый запах конопляного масла.
"На мельницу пойти, что ли?" - подумал Володька и вспомнил, как в прошлом году они ходили сюда с учительницей на экскурсию. Ох, как давно это было! И как хорошо, шумно, светло, весело было тогда... Они все обсмотрели: и где хлеб мелют, и где масло из конопляных семечек давят... Но приятнее всего было вспомнить сейчас, как принесли им тогда каравай хлеба, нарезали его, роздали ребятам и позволили им "макать" - окунать свежий хлеб в только что выдавленное, еще теплое, душистое, горьковато-сладкое
От этих воспоминаний у Володьки даже слюнки побежали.
"Пойду... схожу, - решил он.
– Может, и мне помакать позволят".
На всякий случай он даже не стал доедать, а сунул в карман маленькую, величиной с мизинец, корочку хлеба.
Но на мельницу его не пустили.
Оглушенный шумом, который стоял на мельничном дворе, с трудом протиснувшись между людей, машин, подвод, бочек, мешков и бидонов, он сунулся к проходной конторе, и здесь его остановил старик сторож:
– Ты куда, герой?
– На мельницу, - сказал Володька.
– По какому делу? К кому?
Володьке неудобно было сказать, что он идет макать хлеб в масло.
– Ни к кому. Так просто, - сказал он.
– А ну, поворачивай оглобли...
Володька хотел поспорить, хотел попросить как следует, хотел даже соврать что-нибудь, но в это время над головой его раздался хриплый окрик:
– Эй, мелюзга, с дороги!
Володька отскочил в сторону. Высокий дядя, согнувшись в три погибели, тащил на спине огромный, пятипудовый куль с мукой.
Пропустив его, Володька опять было сунулся к сторожке, но тут снова кто-то заорал на него:
– Эй, пистолет, не вертись под ногами!..
И громадная бочка, выкатившись из проходной, чуть не столкнулась с Володькиным лбом.
Володька обиделся, постоял, посмотрел, плюнул и отошел от конторки.
С полчаса он толкался без всякого дела по двору. Дождь загнал его под навес, где сидели, дожидаясь очереди, человек двадцать подводчиков. Володька присел на корточки и стал слушать, о чем говорят мужики. Но оказалось, что говорят они о вещах не интересных ему, - о том, что лето в этом году было отличное, что урожай собрали повсюду неплохой... Хвалились, у кого какие достатки, много ли получают на трудодень, где чего строят или думают строить.
Володьке опять захотелось есть. Он вспомнил, что в кармане у него лежит корочка, достал ее, положил в рот и, чтобы продлить удовольствие, стал потихоньку сосать. Какой-то усатый старик долго, внимательно смотрел на него, потом улыбнулся Володьке, подмигнул и спросил:
– Скусно?
Володька смутился, покраснел и промычал:
– Ага. Вкусно.
– Конфетка небось?
– Ну да... Буду я конфетки есть.
– А что? Неужто не любишь?
Володька пососал корочку, прищурился, причмокнул языком и сказал:
– Шоколад-то небось вкуснее...
Разговоры под навесом смолкли, все взгляды обратились к Володьке.
– Это с каких же ты, суслик, доходов шоколадом питаешься?
– строго спросил у него одноглазый парень с серебряным орденом Славы на замасленной солдатской стеганке.
– А вот с таких, - ответил Володька, неопределенно улыбаясь.
– У меня, может, доходов-то побольше, чем у вас...
– Ой ли?
– Неужели побольше?
– Ишь ты, посмотрите, миллионер какой!
– раздались насмешливые голоса.
– Позволь, позволь, - опять сказал одноглазый.
– Какие же у тебя, суслик, могут быть доходы? Ты что - работаешь? Учишься?
– Да. Учусь.
– Стипендию получаешь?
– Нет.
– Так откуда же у тебя деньги?
– У отца небось украл, - сказал кто-то за Володькиной спиной.
Володька резко повернулся, и от возмущения даже голос у него охрип.
– Да? Украл? Ох, вы!.. Подите спросите... Если хотите знать, он мне сам намеднись полсотни подарил.
– Да ну? Это с какой же это стати он полсотнями-то бросается?
– Бывает, братцы, бывает, - сказал, улыбаясь, усатый старик.
– Бывает, что отцы ребят балуют. Ну, мало ли... Пятерку парень со школы принес - вот и получай награду. Верно ведь?
– обратился он к Володьке.
– "Пятерку"!
– презрительно поморщился Володька.
– Если отцу за каждую пятерку платить, так у него небось и денег не хватит.
– А ты что же, значит, - прямо шестерками получаешь?
– Не получал, а может, еще и получу.
И чувствуя, что нелегкая уже понесла его и что остановиться нет уже никакой возможности, он стал врать, - какой он замечательный ученик и как его все любят и уважают - и в колхозе, и в школе, и в пионерском отряде. Вот задали им, например, на днях восемь задачек. Другие ребята и восьми не могут сделать, а он, Володька, посидел, подумал и вместо восьми двадцать восемь решил! Учительница даже специально ходила в РОНО, чтобы позволили ему вместо пятерки шестерку поставить, да там не позволили: говорят, что надо в Москву писать, самому министру.
– Ох-хо-хо!
– загремело под толевым навесом.
– Это кто же такой? Ты чей будешь, парень?
– Да это ж Чубатый, - раздался из темноты молодой насмешливый голос. Наш, федосьинский бывший... А ну, Чубатый, давай поври там еще чего-нибудь.
– А ну его, болтуна, - перебил одноглазый парень и опять заговорил: о том, что у них в артели строится гидростанция, что к Новому году в домах будет свет, а на будущий год, может, и своя мельница и маслобойня заработают... Володька попробовал слушать, но язык у него чесался, ему хотелось не слушать, а говорить самому. И он стал вполголоса рассказывать усатому старику, который один еще продолжал слушать его, какое он, Володька, нашел выгодное и полезное дело: собирает старые кости и сдает их в утильсырье...
– Да, это дело доброе, - согласился старик.
– Это ведь и государству польза. И много уже собрал?
Володька сказал, что пока еще не так много, десять пудов только. Но и то ведь неплохо: девяносто восемь рублей заплатили.
– Ну?
– удивился старик.
– Чего же так дорого?
– А у меня потому что кость особенная.
– Какая же она может быть особенная?
– Хэ!
– усмехнулся Володька.
– А вот вы приходите ко мне - сами увидите...
Во дворе уже темнело. Дождь не переставая стучал по толевой крыше, но людей под навесом становилось все меньше и меньше: то одного, то другого подводчика вызывали на мельницу. Наконец Володька остался вдвоем с усатым стариком. Старик разложил на коленях ситцевый в черную крапинку платок, достал из-за пазухи большой рыжий огурец, краюху домашнего деревенского хлеба и головку чесноку, перекрестился и стал ужинать. Отворачиваясь, чтобы не слышать раздражающего запаха чеснока и не глядеть на соблазнительную краюху, Володька продолжал болтать всякий вздор, а сам против воли косился на хлеб и на огурец и с сожалением думал, что напрасно он сказал давеча про шоколад. Теперь неудобно огурца попросить. А старик бы дал, он добрый...