Индиго

Джойс Грэм

Луиза говорила с ним по телефону сочувственно, но она только что вернулась из Мэдисона, от матери, и Джек слышал приглушенный рев Билли. Она не могла посоветовать ему ничего путного по поводу публикации.

— Ну, не знаю. Понятия не имею, что делать со всеми этими книгами.

Музыканты в клубе «Тип-топ-тэп» играли у них за спиной так здорово, что Джеку захотелось обернуться и посмотреть на них. Он-то думал, что в Чикаго уже не услышишь настоящего джаза и блюза, и представить себе не мог, что в кабаке вроде «Тип-топ-тэпа» собираются такие классные джазисты. Играли тягучий, непристойный

«Гарлемский ноктюрн», солировал чернокожий саксофонист, ему сонно, чуть ли не презрительно подыгрывали виртуозные орган «хаммонд», бас и вибрафон. Джек отхлебнул из бутылки и, чувствуя себя преступником, снова украдкой взглянул на квартет.

— Куда это ты смотришь, а? — рявкнул Руни, не отрывавший глаз от помоста. — Хочешь еще пива или чего другого?

В шести футах от них прогибала спину мерцающая голая девица. Огромная туша Руни развалилась на стуле, руки свисали по бокам, бутылка пива, зажатая в кулаке, касалась липкого пола. Взгляд сосредоточен. От немигающих глаз словно протянуты стальные струны к пуденде, вращающейся на помосте в призрачной луже голубого света.

Джек предпочел бы сидеть так, чтобы не слепило и чуть подальше от представления, но Руни потащил его к самой сцене. Танцовщица была юна и привлекательна, и это скорей приводило Джека в смятение, чем возбуждало. Вдобавок подобная близость к анатомическим подробностям вызывала в нем легкую тошноту. Может, поэтому ему хотелось отвернуться и взглянуть на музыкантов; но он не мог этого сделать, потому что не хотел, чтобы Руни заподозрил в нем гомосексуалиста.

Факт тот, что он с большим удовольствием провел бы вечер с Луизой. Луиза одетая волновала его куда сильней, нежели эта женщина — как там ее имя? не разберешь в слепящем голубом свете, — вызывающе нагая. Он попытался было пригласить Луизу куда-нибудь на этот вечер, но не смог улучить момент во время их телефонного разговора. Луиза радостно трещала о Билли, какой она провела с ним сумасшедший день, и ему так и не удалось повернуть разговор в нужном направлении. Вот и получилось, что у него осталось последнее средство от одиночества — провести этот вечер в обществе своего будущего издателя. Руни бодро потащил его в клуб «Тип-топ-тэп», гордо объявив, что он состоит его членом; хотя Джек не заметил, чтобы там особенно просеивали публику, а цена бутылки пива была такой заоблачной, что астронавт бы ужаснулся.

Девица на сцене совершенно не привлекала его. Ни контакта, ни желания. Но раз уж он пришел сюда, то принялся наблюдать за тем, как она смотрит на — точнее, сквозь — публику. Возможно, это был профессиональный прием, как у балерины, которая «смотрит в определенную точку», чтобы голова не закружилась во время танца. Девица улыбалась, даже встречалась взглядом с сидевшими в зале, но все это было как если бы она танцевала перед зеркалом в уединении своей спальни. Она нашла способ сделать так, чтобы ее зрители превратились в невидимок.

Наконец она закончила свой номер, хотя концовки, как в традиционном стриптизе, не было, поскольку девушка как вышла на помост голой, так голой и ушла. Руни вынырнул из глубины в пять морских саженей, вытирая платком мокрый лоб и счастливо улыбаясь Джеку.

— Я ж говорил: прекрасно проведешь

время.

— Играют действительно классно. — бросил Джек.

Руни резко обернулся, чтобы взглянуть на музыкантов, которые устроили перекур. Нахмурился, будто пытаясь сообразить, как они сюда попали.

— Да, наверно.

— А порнографию ты издаешь? — спросил Джек.

— Твоя книжка об этом?

— Нет. Просто интересно знать.

— Я издаю все, что мне приносят. Я уже говорил тебе, Джек, сам я этого не читаю. Лично мое мнение: читать — вредно для здоровья.

— Ты прав.

— Так ты решил, что будешь делать с книгой своего старика?

Джек решил.

— Вчера вечером еще раз попробовал почитать ее. Не стал бы со всем этим связываться, но если не напечатаю рукопись, не получу своей доли.

— Я тут слегка проверил твоего старика. Из добрых побуждений.

Руни подозвал официантку и заказал еще пару пива. Официантка была с голой грудью. Соски выглядят воспаленными, подумал Джек, и вены выступают на набухшей груди, как у кормящей матери.

— Я хожу сюда не слишком часто, — сказал Руни. — Это не самое мое любимое место в Чикаго. Не то что у твоего старика. Да, он любил сюда захаживать.

— Шутишь? — Джек оглянулся, словно видя зал в первый раз. — Ты был знаком с ним?

Руни повернулся к нему:

— Нет. Но знаю людей, которые имели с ним дело. Я, может, издал пару книг по искусству. С цветными иллюстрациями. Все — жуткая мазня: гребаные зигзаги да всякие штуки, похожие на микробов. А еще твой папаша занимался тем, что ввозил предметы искусства эпохи Возрождения из Италии и Восточной Европы. Без лицензии, мягко говоря. — Судя по рассказу Руни, Джек недооценивал отца. — Похоже, он был с причудами, твой-то старик. Часто бывал тут. Некоторые из здешних девочек, знаешь, они не только танцуют… Я не задеваю твои сыновние чувства, а, Джек?

— Нет, продолжай, пожалуйста.

— Кажется, больше всего он любил взять девочку и сделать ей татуировку. Вот тут, на плече. Крохотные волнообразные лучи. Это, похоже, его возбуждало. Странный был мужик.

Официантка вернулась с двумя бутылками с длинным горлышком. Теперь была очередь Джека платить. Он дал щедрые чаевые. Руни пришлось завершить свою речь, чтобы обернуться к сцене. Музыканты вернулись к инструментам, и саксофонист взял такую низкую ноту, что у Джека затрепетали тестикулы. Появилась новая танцовщица, изящная девушка с иссиня-черными крашеными волосами. Джек с облегчением вздохнул, когда она повернулась и он увидел, что на плече у нее нет татуировки. Интересно, есть ли татуировка у Луизы?

Он повернулся к Руни, чтобы что-то сказать ему, но Руни ничего не слышал, устремив взгляд на сцену.

8

Рим, 9 октября 1997 года

Когда самолет пошел на посадку в аэропорту Фьюмичино, Джека прошиб пот. Он попробовал было встать, но стюардесса мягко усадила его обратно в кресло.

— Куда вы собрались, сэр? Самолет идет на посадку!

Билли расплакался, оттого что у него от декомпрессии заболели уши. Луиза, успокаивавшая его в кресле у окна, повернулась к Джеку: