Индийская страсть

Моро Хавьер

Махараджа ушел к себе в комнаты. Анита, шатаясь, схватилась за перила. Внизу, в холле, висели портреты сыновей махараджи. Каран, одетый в парадный мундир, смотрел на нее из полутьмы.

Каким далеким кажется все в памяти!.. Анита снова была в своей прежней комнате на вилле Виопа Vistay где началась ее супружеская жизнь. Здесь она провела много счастливых дней, открыв для себя вкус к жизни в Индии, здесь родился ее сын Аджит. Теперь она вернулась сюда, но побежденная и униженная, чтобы избавиться от ребенка, которого носила в себе. Анита перебирала всевозможные варианты, чтобы избежать аборта. Она думала о бегстве, о том, чтобы попросить покровительства у британских властей и донести на махараджу за насилие… Находясь в

полном отчаянии, она пришла к выводу, что самоубийство будет самым приемлемым в ее положении, поскольку это лучший способ искупить свои грехи. Честно говоря, эта мысль появлялась у нее не впервые. Она никогда не была хозяйкой своей судьбы, но теперь, заточенная в четырех стенах, подавленная, терзаемая чувством вины, Анита едва удерживала себя, чтобы не поддаться искушению. Но потом она вспомнила об Аджите и нашла в себе силы продолжать жить.

Чего ей не хватало, так это энергии, необходимой для борьбы. Возможно, если бы она была права… Но нет, она была виновата, как бы ей ни хотелось оправдать свои поступки. И то, что Анита осознавала свою вину, было для нее наихудшим. Ненавидеть ближнего легко, и это на какое-то время может принести облегчение. Ненавидеть себя саму гораздо труднее: это невыносимое страдание. Анита терзалась мыслями, что она не заслуживала даже воздуха, которым дышала. А если так, то зачем тогда упорствовать и защищаться? Она любила всеми своими силами, но не смогла победить судьбу. Тогда она поняла, что может только плыть по течению и отдать себя в руки провидения. «Пусть будет так, как угодно Богу… мне все равно — что жить, что умереть!»

Визит мисс Перейры, которого она опасалась, наконец состоялся. Это было спустя несколько одиноких и унылых дней, которые Анита провела на террасе. Жара стояла удручающая, с высоким процентом влажности, утомляя людей и изматывая животных. В доме уже не было пунков — ее друзей заменили электрические вентиляторы, висевшие на потолке. Что ж, Капуртала всегда шла в ногу с прогрессом… Медленное движение лопастей оказывало гипнотическое действие, которое было для Аниты все равно что бальзам.

У врача теперь был не такой певучий голос и веселый вид, как во время предыдущего визита. Мисс Перейра продолжала оставаться любезной, но ее вид посуровел. Она с недовольством восприняла зловещее поручение махараджи, но ей не пристало обсуждать приказы монарха. Согласно индийским традициям, идущим от Великих Моголов, аборт был разрешен до четвертого месяца после зачатия, но только в исключительных случаях. По мнению исламских юристов империи Великих Моголов, первых, кто создал законы об абортах, с четвертого месяца беременности душа начинает проникать в плод и он превращается в человеческое существо. Анита знала, что прошло уже три месяца, потому что она долго не могла забыть бурное любовное свидание на развалинах храма богини Кали. Когда она вспоминала испытанное ею наслаждение души и тела, невероятно яркую вспышку счастья, она утешала себя, говоря, что это того стоило. Но когда она думала, что плод этой страсти будет принесен в жертву на алтарь светских условностей, у нее не находилось слов, чтобы выразить свое отчаяние. Анита играла с огнем, она всегда это знала, и теперь настал час обжечься. Нельзя безнаказанно бросать вызов богине разрушения.

Мисс Перейра и медсестра с помощью пришедшей в ужас Далимы, которой казалось, что она помогает казнить свою госпожу, методично подготовили умывальный таз, ведра с водой, марлю, мази, медикаменты и инструменты. Они действовали хладнокровно, как будто готовились к языческому ритуалу, темному и насильственному

Крик, который вырвался из горла Аниты, когда она почувствовала, как холодная сталь начала выворачивать ей внутренности, был таким душераздирающим, что слуги, находящиеся этажом ниже, замерли от страха. Садовники и павлины повернулись в сторону дома, крестьяне из окрестных мест бросили свою работу, и даже птицы, кружившие над вязами на берегу реки, умолкли. Эхо ее крика наводнило поля и деревни и, как говорила народная молва, дошло до самого дворца, где Джагатджит Сингх, один в своем огромном кабинете, молча оплакивал утерянную любовь.

Несмотря

на усилия мисс Перейры, остановить кровотечение, вызванное абортом, не удалось, и оно привело к такой потере крови, что полностью лишило Аниту сил. Ее губы посинели, глаза стали почти белыми. Она так ослабела, что врач испугалась и приказала перевезти ее в госпиталь Лахора. Но прошли часы, а за пациенткой, которой с каждой минутой становилось все хуже и хуже, никто не приходил. В конце концов выяснилось, что ее отправке в госпиталь противился махараджа. Он не хотел давать объяснения лахорским врачам, потому что это означало дать крылья скандалу, в результате которого он станет объектом всякого рода пересудов и злословия. От Лахора до Калькутты, от Дели до Лондона — весь мир узнает, что жена Джагатджита Сингха влюбилась в его сына. Какой стыд! Для Аниты никогда не имело значения, что будут говорить в обществе, но для махараджи это было важно, очень важно. Его репутация, возможно, была самым драгоценным из того, чем он владел.

Сидя в полутьме кабинета, Джагатджит Сингх обдумывал свое решение. Он осознавал, что его тщеславие могло стоить жизни той, которая пока оставалась его женой. «Но разве она этого не заслужила?» — спрашивал он себя в припадке гнева.

С ней умер бы и скандал. Разве это не самое лучшее решение?.. Отбивая время, часы с кукушкой, казалось, издавали звуки смерти. Гнев, который затуманивал ему рассудок, постепенно стал уступать дорогу сомнению. «Разве я недостаточно наказал ее?» — думал махараджа. Он вспоминал о любви, которая была у них столько лет, и обращался к учениям великих гуру сикхизма, пропитанных гуманизмом. Наконец, собравшись с духом, Джагатджит Сингх приказал:

— Пускай ее немедленно отвезут в Лахор! В «роллс-ройсе», чтобы доставить побыстрее!

Анита прибыла в госпиталь скорее мертвой, чем живой, и оставалась там под постоянным наблюдением врачей. Постепенно им удалось вернуть ей силы. По истечении нескольких дней, когда она поправилась, ее привезли назад, на виллу Виопа Vista, под присмотр мисс Перейры.

Но душевная рана казалась неизлечимой.

— Опусти жалюзи, — сказала она Далиме, — я не вынесу яркого света.

— Но они и так уже опущены… Мы не будем ничего видеть.

— Пожалуйста, закрой их совсем.

Мало-помалу Анита скатывалась к депрессии. Сначала она почувствовала отвращение к свету, потом к шуму. Любой звук казался ей невыносимо громким. Она просыпалась от грусти, но не вставала с кровати, а если и делала это, то даже не одевалась. Она не узнавала себя, когда смотрелась в зеркало. Темные круги под глазами еще сильнее подчеркивали ее зеленоватую бледность. Она стала худой, как жердь, потому что почти не ела. Махараджа не навещал ее, а о Каране она узнавала только от Далимы. Как-то служанка сообщила ей, что он собирается жениться. «Каран сдал свои позиции», — подумала Анита, но без ненависти и злобы. Ничего не поделаешь, такова жизнь в Индии. Каран выбирал между ней и своим кланом и отдал предпочтение второму. Анита не могла упрекать его, поскольку понимала, что при тех обстоятельствах, в которых оказался сын махараджи, она бы, вероятно, поступила так же. Просто Каран выбрал здравый смысл, отбросив все безумные варианты. А она надеялась, что он придет, чтобы похитить ее, как это сделал капитан Варьям Сингх!.. «Я поверила в придуманную мной волшебную сказку, — с грустью думала она. — Какая же я наивная…»

У нее оставалась только преданная Далима. Постепенно время, прожитое вместе, создало между ними душевные узы, которые были более крепкими, чем какие-либо другие. Кроме того, Далима была единственным свидетелем ее счастья и радости, когда они с Караном любили друг друга. Одно присутствие служанки напоминало о моментах веселья и удовольствия, умерших для нее навсегда. В эти часы слабости Аниту очень трогала преданность женщины, чье доброе сердце все поняло и простило. Глубоко раскаявшись, она была признательна Далиме за то, что та оставалась верной своей госпоже, хотя знала о ее позоре, и за то, что смогла подавить в себе отвращение, которое наверняка испытывала. По-прежнему почтительный и спокойный уход Далимы стал ее спасательным кругом.