Инфант (сборник)
Шрифт:
– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая? – читая мои мысли, застенчиво произнесла она, – Васенька опроверг бы ваши недостойные предположения…
Старуха разлила, не успевший как следует завариться чай по перламутровым чашкам, осторожно присела на край стула и аккуратно положив голову в раскрытые ладони, хитро улыбнулась:
– Я Вас сразу заприметила. И Ваше любопытство узрела. Да и дверь оставила открытой специально. Вы первый, кого Васенька пожелал увидеть. Есть в Вас что-то, этакое, обреченное…
Она открыла сахарницу, взяла стальными щипчиками кубик и бросила в мою чашку с большой высоты. Горячая капля иглой кольнула мне край щеки и внешнюю сторону ладони, но я превозмог боль и натянуто улыбнулся. Старуха оценила моё мужество, китайским болванчиком покачала головой и удовлетворенно продолжила:
– Любовь, знаете ли, иногда заводит
После последних слов старуха приосанилась и поправила без того прилизанную прядь седых волос.
– Это нынче я, – она стыдливо опустила глаза, – двумя словами – бабка с придурью! Но было время… Талия – сорок семь сантиметров! Шея длинная, лебединая… Хотя, признаюсь, примы из меня не вышло. Но Васенька плевать на это хотел с большой колокольни. Для него я была…
Она мечтательно закатила глаза к верху.
– Эх, что и говорить, всем я для него была! Он ради меня биохимию, науку, то бишь, забросил. А ведь сам покойный Мардашёв 1 его хвалил… Ну а там, что? Устроился в театр наш рабочим сцены. И только для того, чтобы со мною быть повсюду. Вот ведь какой! Объездили мы с Васенькой почти весь Союз… В ГДР побывали, в Болгарии на Золотых Песках! А как ревновал меня! Дико ревновал!
1
Мардашёв Сергей Руфович (1906—1974), биохимик, академик (1957) и вице-президент (1963) АМН СССР, Герой Социалистического Труда (1964). Ученик Збарского Б. И. (сов. биохимик, действит. чл. Академии мед. наук СССР (с 1944).), занимавшегося бальзамированием В. И. Ленина.
Она сделала глоток чая и истерично рассмеялась:
– А Вы знаете, и не без основания! Меня мужчины всегда любили! Да и я их. Красивая женщина, по определению не может быть одна. Но тут, скажу я Вам, есть и положительные моменты… Эта ревность, как бы лучше выразиться, поджигала его, что ли… Будила чувства, страсть… Он после очередного моего вероломства, еще большей одержимостью ко мне проникался. Хотя и переживал безмерно, иногда до сердечных болей. Пить пробовал… Думаю, первые его два инфаркта из-за этого и случились! А я? Спросите Вы… Да что, я? Хе-хе.. Посмеивалась над ним! Молодая, глупая, дерзкая! Забавляло меня это, по правде сказать. Вы чай-то, пейте… Что ж, Вы? И ты – Васенька, пей! Сейчас я Вам руку покажу…
Пока старуха, не переставая смеяться, искала руку, я осторожно посмотрел на Васеньку. Тот так же угрюмо смотрел в никуда, выказывая полнейшее равнодушие, как к чаю, так и к чаепийцам.
– Во всем виновата люстра! – уже серьезным голосом заговорила она, держа обеими ладонями оторванную конечность, – за полгода до кончины, у него первый инсульт грянул. Не ходил месяца два. Говорил очень плохо. Потом, как ни странно, всё наладилось. А я, грешным делом, смерти его ждала… Посмотрите, какая утонченная кисть!
Она с нескрываемой гордостью поднесла мне руку под самый нос.
– И линии на ладони, какие четкие. Напротив линии судьбы, видите звездочку? Это я! Любовь его единственная…
Она осторожно положила Васенькину руку на трюмо рядом с тряпками и склянками, нежно погладила ее, затем чуть сжала и едва не прослезившись продолжила:
– В то утро лампочка перегорела. М-да… Во всех трагедиях, скажу я Вам, виноваты всегда какие-нибудь маленькие штучки: лампочки, верёвочки, бантики… Встал на табуретку, запрокинул головушку… Видимо, давление поднялось… Коротко говоря, рухнул и… всё на этом закончилось. А точнее говоря, у него закончилось, а у меня, напротив – началось. Думала похоронить его, как и полагается… Не смогла. Жаль расставаться было, до слез жаль. Не могла я, понимаете!? Да и пенсия его не лишней будет… Нашла какие-то книги его по химии, конспекты… Он, знаете ли, когда-то такой увлеченный всем этим был. Почитала что-то, что-то сама придумала. Решила сохранить. Вы уж простите за сравнение, как тушёнку! Да, да! И не смейтесь! Человек ни чем не лучше, в этом смысле. Для себя сохранить. Родственников у нас близких никогда не было, все больше дальние, чужие… да и друзей не осталось… Так что он, как бы жив, официально, а для меня уж на все сто… Ну так вот… И сохранила… С мозгом, правда, сложности были… Трепанация, знаете ли, не простая процедура… Электролобзики, дрели… Будь они не ладны! В общем, справилась как-то… У меня после его кончины такая нежность к нему открылась. Словно рана! Как к ребенку, что ли. Захотелось отдать ему всю себя, всё, что при жизни не успела. Да, Васенька? – старуха игриво щелкнула двумя пальцами мертвецу по носу, – он хоть и не в себе, но все понимает… Рука, жалко, отвалилась. Что ж я такая безалаберная!?
Ни с того ни с сего старуха зачем-то легонько пошлепала себя по щекам. Нервно хлопнула в ладоши, оглянулась по сторонам и понизив голос, как-то отстраненно произнесла:
– Вам, наверное, пора уже! Вы заходите, если время позволит. Мы с Васенькой Вам теперь завсегда рады… Жаль рука у него отвалилась… Хорошая была рука, нежная, любящая…
Я послушно вышел из-за стола. Неожиданно для себя самого поклонился сначала Васеньке, затем старухе и торопливо направился к выходу.
– Спасибо за чай! – только и смог выдавить я…
По приходу домой, полбутылки «Столичной» выпил залпом. Вторую половину допивал весь вечер. Всю ночь снился Васенька, кот и море…
На следующее утро заспанный, неумытый, с чемоданом в руке я вышел из подъезда во двор. Погода стояла гадостная, субтропический дождь без устали пузырился в лужах. Тучи, цвета мясных помоев, как пазлы выстроились в тревожную картину-мозаику, похожую на гримасу джокера. Но несмотря на это в душе царило ожидание грядущего покоя. Скорый отъезд обнадеживал и согревал утомленное сердце. Я в последний раз боязливо огляделся по сторонам, топнул на пробегающего черного котёнка, с облегчением сплюнул и осторожно поднял голову к верху. Взгляд безошибочно отыскал старухино окно. Слава Богу, в нем никого не оказалось. Но из окна своей бывшей квартиры, которое было соседним, выглядывала улыбающаяся знакомая физиономия и еще что-то махающее или мельтешащее. Протерев глаза и взглянув вновь, я рассмотрел оторванную человеческую руку. Снизу, при дневном свете конечность выглядела, куда более желтой и иссушенной, чем вчерашним вечером. Она жалобно помахивала мне, должно быть, прощаясь. Рука Васеньки. Я тоже поднял свою руку, помахал и пошел прочь…
Инфант
Антонина Александровна имитировала оргазм из ряда вон плохо. По окончании действа торопливо соскальзывала с меня – вялого, обессиленного, вспотевшего; неуклюже складывала вдвое свое костлявое дряблое тельце и, обняв обеими руками тощие заостренные коленки, показушно вздрагивала, изображая сладострастные оргазмические конвульсии. Затем же, думая, что я не замечаю, исподлобья боязливо поглядывала в мою сторону, оценивая в свою очередь, мою реакцию на ее фальшивую страстность. Окидывал я Антонину Александровну в такие минуты нордическим взглядом, точно Штирлиц злосчастные чемоданы радистки Кэт, смиряя невероятным усилием воли мимическую мускулатуру и в то же время, от всего своего девятнадцатилетнего сердца жалея. Да, именно жалея, и никак иначе, а заодно и рассуждая про себя о природной женской наивности и даже глупости. Ведь мне, оторванному от родного дома на целых шестьсот пятьдесят километров, к тому же безнадежно рядовому Советской Армии, вполне хватало ее куриного супчика с потрошками, жареной картошки с тщательно почищенной сельдью и сознания того, что в очередное увольнение, где-то в серокаменных джунглях Строгино меня кто-то неизменно ждет. Но она ничего не знала, да, наверное, и не хотела знать о моих «сиротских помыслах», от чего нахально продолжала и продолжала свое бездарное лицедейство. «Черт возьми, – сокрушался я в сердцах, был бы ты Саня, хотя б на треть Немирович, или на четверть Данченко, точно бы возопил: «Не верю!» Но моя фамилия звучала совсем по-иному и от того я смиренно молчал.
Познакомились мы с ней, как это не пошло звучит, около элитного американского ресторана именуемого «Трен Мос». (Чем только не напичкивали в те годы Комсомольский проспект). Что я там делал зябким октябрьским вечером в солдатском «стеклянном» ХБ и кирзовых сапогах, трудно вспомнить, но видимо что-то не очень хорошее. Помнится, рядом с этим заведением находилась овощная палатка, а невдалеке от нее, огражденный плотной сеткой Рабица склад с дынями и арбузами. Случалось, в основном под полночь мы – солдаты срочники туда бессовестно наведывались. Самый мелкий и худой из нас проникал через узкий проем в закрома уроженцев Кавказа, брал пару-тройку арбузов или дынь-торпед, просовывал их в этот же проем обратно и вылезал сам.