Infernal
Шрифт:
Учиться я любил. Читал умные книжки, смотрел видик и записывал все взрослые передачи. Навалом имел друзей и ходил в бассейн. Не дрался, не балбесничал, сидел до вечера в продлёнке, а после полуночи зависал в бродилках на компе. Естественно, лет в двенадцать всё моё существование изменилось. К учёбе я успел остыть. В голове мелькали только бесконечные имена школьных и уличных девочек. Я часто влюблялся и часто получал отказы, а иногда мне доставалось по шее от более успешных и старших товарищей. Тогда я часто замыкался в себе, неделями не выходил из комнаты, проходил все игрушки от начала до конца, лишь бы забыть очередную Машку и Ленку, что пудрили мне мозги и волновали мои созревающие, но уже изнывающие члены. Мне было хреново, как бывает каждому подростку, которого никто не понимает, не хочет понять, и кому некуда деться от мук. Машка, Ленка, Наташка дразнят тебя на переменах, и ты хочешь их, но ещё не знаешь, как, но уже
Всё это было и прошло. Хотелось большего. Намного большего. Скоро ты узнаешь, чего именно. Но между тобой и Машей дистанция, такой колоссальный разрыв, какой тебе никогда не преодолеть. Она кажется взрослее, она выше тебя и умнее, у неё другие интересы, и она предпочитает заросшего Власова из одиннадцатого класса или Толика Колчана из седьмого ПТУ. И тебе нечего им противопоставить. Ты слабее их, без щетины, и тебя не пускают гулять до утра. Мерзкий возраст. Даже жить иногда не хотелось. Самое время уйти из жизни. Так и поступали некоторые, прыгая с моста или с крыши пятиэтажки. Кончали с собой обычно парами. Два друга. Две подружки. Какие-нибудь Слава и Ваня или Юля и Соня. Оставляли прощальные записки с просьбой никого не винить в их смерти или винить Мишку из 7 «Б» за то, что он, сукин сын, всю жизнь отравил своим безразличием, но жизнь без него теряет смысл, и лучше свернуть себе шею, и дело с концом. Прощайте, родители! Здравствуй, загробная сюрреальность!
Интерес к потустороннему миру поддерживался компьютерными играми. Многие временно западали, а некоторые повторяли судьбы героев. До нас доходили слухи, что в непримечательном уездном городе две фанатки компклуба покончили с собой по сценарию всем известной саги. Мы пытались достать эту игру, вычислить, пройти её и последовать примеру героинь, но на последний шаг далеко не у всех хватало духу. Тут решимость требуется, нечто роковое и безумное – внешний дьявольский толчок. Дети и самоубийство – близкие понятия, идущие рядом, почти бок о бок, но в разных направлениях. Чем ты становишься старше, тем быстрее госпожа смерть отклоняется от тебя. Не навсегда. До следующей ступени переходного возраста. Всё по спирали: гегелевских открытий не отменить. Но законы мироздания вечны, как само мироздание, и законы философии – это вечная мудрость. Получается замкнутый круг – сirculus vitiosus. Смерть делает круг и застаёт тебя врасплох, когда ты уже не в состоянии ей что-то противопоставить. Она сильнее тебя. Манит. Она заставляет. Давит. Приказывает. И остаётся исполнить её волю. Всё это было. И будет ли? Поживём – увидим.
Circilus vitiosus….
В шестнадцать-семнадцать тебе наплевать на смерть. Ты уже понимаешь, что жизнь не так уж плоха. Есть в ней место и удовольствию. Надо только уметь найти его. Взять и использовать. И если не в себе, то снаружи. Так появилось пристрастие к курению, а иногда не грех выпить в честной компании. Продвинутые дяди соблазняли купить траву. Мы покупали и курили. Но потом дяди исчезли, когда кого-то поймали, а кого-то убили. Мы поняли, что дурь, гашиш, крек, винт и прочая хрень – это плохо, а точнее опасно, а для многих опасно и плохо одновременно, поэтому многие завязали.
Буквально через полгода в районе появился другой дядя, намного злее и внушительнее. Дядя предлагал штучку под названием «героин». По наветам бывалых, очень крутая штучка. Для «золотой молодёжи» в то время предназначался кокаин, но он не пользовался особым спросом. Стараниями педагогов и социальных работников мы были подкованы в наркотической терминологии. Профилактическая работа в школах велась на пять баллов. Завучи и специально приглашённые гегемоны в белых халатах в сопровождении суровых милицейских чинов, доходчиво объясняли на внеклассных занятиях и по телевидению, чем это всё грозит. У многих парней крышу сносило реально. То, что старательно запрещалось, очень хотелось попробовать. Некоторые не сдерживались и пробовали, меняясь на глазах, и, сами того не желая, превращались в таких же зеленовато-серых злых дядей, за которыми приходили копы с наручниками, либо они подыхали на кушетках в задрипанных палатах с протекающими потолками под изучающим взглядом медсестёр.
В общем, последние классы я учился навеселе. Я успел познать тайну женских тел. И эта самая главная тайна того времени. Это круче, чем план, даже круче, чем героин, а кокаин по сравнению с ней – шаловливая забава, не более.
В познании страшно притягательной тайны подсобили родители, сами того не желая, когда отправили меня на две смены в культовый лагерь продвинутой молодёжи «Артек». Там можно всё, и всё было не банально. Моей первой грешной любовью стала не перезрелая вожатая-акселератка с надутыми губами и неприподъёмным бюстом, не старшая смены, безвозмездно
Мою принцессу звали Маргарита. И она не числилась ни у нас в отряде, ни в смене, ни вообще в лагере, находясь за бортом лагерной жизни. Плевать ей на «Артек» и на всех нас вместе взятых. Она отдыхала в солидном номере в крутой гостинице, приехав на море с родителями – это минус, но предоставленная сама себе – это плюс. И её тянуло к задорному и творческому общению, какое бывает только на слёте авангарда интернациональной молодёжи до шестнадцати – не старше. Посему она умело пользовалась этой уникальной возможностью. Её папа, известный чиновник из столичного министерства, развлекался самостоятельно, а мамы у Маргариты не было. Мы познакомились на пляже, сооружая замки из песка. Когда целую неделю бродили по аллеям, я узнал вкус первого солёного поцелуя. Мы практиковались в кустах и пляжных кабинках. Будучи на целый год старше, Маргарита была истинной мастерицей флирта. Я многому у неё научился, но опыта с мужчинами ей недоставало, а она очень того желала. Как настоящий кавалер и джентльмен, я не мог разочаровать даму сердца. На самом деле, просто не мог устоять, и если бы она первая не намекнула об этом, я бы не выдержал мук и овладел бы ею насильно в тех же кустах, наплевав на запреты и папу-чиновника. Правда, кусты – это слишком грязно, нехорошо это как-то. Маргарита ни за что бы не согласилась. Взяв инициативу на себя, девушка моей мечты любила выдумывать разные штучки-дрючки, и пригласила меня в свой номер. Желанная спальня в пятизвёздочном отеле на берегу Чёрного моря. Об этом не мечтал ни один лагерный мажор. Все мои фантазии сбывались благодаря божественной Маргарите. Вскоре назначен день, и назначен час. Папочки рядом нет и в помине.
Я долго готовился морально. О соответствующих правилах, о резиновых шариках, жестковатых и пресных на вкус, я не думал – чушь собачья! Какие резинки на фоне такой неземной любви?!
Был полдень. Отель выгорал в тридцатиградусной жаре. Как младшего братика, она легко провела меня через ресепшн. Никто не заметил, как мы, несовершеннолетние организмы, подобно пылким Ромео и Джульетте, идём предаваться страсти. Предаваться всерьёз и по-взрослому. В номере она достала из-под подушки два зелёных пакетика, признавшись, что у папы их полная тумбочка на любой вкус и цвет: забавные, с усиками и уздечками на концах, пахнущие, каждый по-своему, как «патбом» или «риглес сперминт». На любой вкус. Я сказал, что на вкус резинки не очень и по назначению использовать их нам вредно, а раньше двадцати просто губительно для здоровья. Я был очень убедителен и красноречив, и Маргарита поверила. В теории она не отличалась особым познанием от меня, и считалась таким же профаном, как и я.
Не теряя драгоценных минут, мы приступили к предварительным ласкам. Поцелуи оставались солёными, а засосы на шее блестели душераздирающей краснотой. Я неуверенно быстро стянул с неё всю одежду (всего-то юбочка и купальник), а она осторожно спустила с меня бельё. Мною овладел дьявол, и я не отдавал отчёта в происходящем. Накинулся на неё и прижал к постели, ощутив под собой её кругленький животик с выступающим вперёд пупком. Мне стало тесно и захотелось пространства. Не сразу, но инстинктивно я обнаружил его. В первый миг почувствовал тяжкую резь и колкую боль, сменившуюся приятной истомой. Маргарита вскрикивала. Ей больнее, чем мне. На её глаза наворачивались блестящие слезинки, а я верил, что слезинки от счастья, и прижимался к ней сильнее. Дальше мы слились в единое целое. Меня торкнуло, и я потерял сознание.
Очнулся я на полу. Маргарита сидела на постели и грызла ногти, дрожа и шмыгая курносым носиком. Казалась такой маленькой беззащитной девочкой, очаровашкой и такой милой, что мне захотелось повторить действо ещё раз, но уже более осознанно и основательно. На простыне выпячивались красные пятна и липкие белые следы. Я попросил разрешения повторить, но получил отказ. Маргарита жаловалась, как ей было больно, и она почти ничего не почувствовала. Ничего, кроме боли. Я обнял её и погладил по мокрым волосам. «И я ничего не почувствовал» – поддакивал я, вспоминая, как всё произошло, а она успокаивалась и пообещала никогда больше этим не заниматься. Расскажет подружкам, как всё это несуразно и совсем не так, как в кино. Я не согласился, заметив, что кино бывает разное, хорошее и не очень, а совершенству нет предела. Ведь я в паху и под сердцем чувствовал, как достиг желаемого результата. Что с того, что Ритке не повезло?! Значит, она не готова, значит, она меня не любила, в ней что-то не то, а я совершенно ни при чём – рассуждал я тогда. А у того, кто любит, всё получается.