Инго и Инграбан

Фрейтаг Густав

– Очень хорошо знаю я, – вскричал настойчивый Зинтрам, – что не обращаемся мы к королю, когда утомленный путник, имя которого никому не ведомо, садится на скамью нашу, но пришедший теперь – знаменитый воин, враг римлян. Неизвестны нам мысли короля, не знаем мы, вреден или полезен ему чужеземец и с похвалой или одобрением взглянет король, в своей заботливости о спокойствии народа, на данное нами право гостеприимства.

Теперь поднялся Туриберт, верховный жрец, сидевший по правую руку от князя, и начал голосом, громко звучащим под бревенчатой кровлей:

– Ты спрашиваешь, милостиво ли кивнет нам король головой или гневно отвратит от нас лицо свое? Я не порицаю твою заботливость, потому что иные даже спрашивают, как бегает заяц и что кричит филин. Но скажу вам то, что понятно каждому и без указания. Боги поставили нам законом: безвинному чужеземцу не отказывать в земле и воде,

в воздухе и свете. Разгневается ли король, что честно держим мы себя в отношении просящего, – и терпеливо мы покоримся, ибо опаснее гнев богов, чем злоба короля. Если чужеземец не мил вам, потому что сражался он против римлян, то немедленно погасите огонь очага, у которого сидел он, и выведите его за лесную границу. Но обсуждение того, что впоследствии он может оказаться для нас вредным, а может, и нет – не дозволяется ни обычаем нашим, ни велением богов.

– Внемлите словам его, – снова начал Изанбарт. – Я видел, как пали в битвах сыновья мои, внуки мои тоже исчезли с лица земли, и неизвестно мне, зачем уцелел я в боях между мраком и светом, между летом и зимой, между любовью и злобой людей. Быть может, могущественные боги сохранили меня для того, чтобы поведал я молодому поколению судьбы его праотцев. В старину – так рассказывали мне деды – все туринги селились на полях своих свободными людьми, в союзе сел, закрепленном присягой. Но распри проникли в народ; обитатели северных поселений безуспешно воевали против саксонских ножей. Тогда северяне избрали себе короля, воздвигли ему высокий стол и возложили головную повязку на чело витязя, известного воинской доблестью. И усилился тогда один царственный род, построил себе замок из камней, собранных в долине, и созвал в его стены воинов из среды народа. Но наши предки, лесные обитатели, свободно сидели в наследии отцов своих, нетерпеливо взирая на власть короля. Долго длилась борьба наших сел с королевскими ратниками. Когда дружина короля подступала к нашим пределам, мы угоняли стада под сень лесов, мрачно глядя, как люди долины предавали пламени дворы наши. Собирались мы позади засек и считали дни, когда нам можно будет отомстить дворам и воинам королевским. Наконец король предложил полюбовную сделку. Я был еще ребенком, когда люди сел наших впервые преклонили голову перед красной королевской повязкой. С того времени мы стали посылать наших молодых ратников на войны короля, взамен чего королевская дружина становилась в ряды наши, когда мы находились в состоянии войны с общинами каттов. Но короли нетерпеливо переносили нашу слабую покорность; часто пытались их посланцы считать снопы полей наших и оценивать стада наши, и не раз на вашем веку возгоралась брань с людьми короля. Взаимные выгоды снова принуждали к миру, но завистливо смотрели королевские советники с высоты замковых башен на наши свободные леса. Теперь мы живем еще спокойно; запястья и одежды из королевского замка украшают наших благородных мужей, и с громкими приветствиями принимаются наши односельчане в чертогах королевских. Но предостерегаю вас: не привыкайте безропотно подчиняться королевской службе – что бы мы ни спрашивали, король Бизино не присылал ответа, что бы ни просили, повелитель не оказывал нам милости. Всякий предлог выказать власть над нами – желателен при дворе короля. Люб ли, не люб чужеземец королевским ратникам, но если мы только спросим их, то причинят они нам горе. Если мы теперь станем испрашивать разрешение на гостеприимство и получим его, то завтра же королевский гонец привезет нам приказ. Мне кажется, нам лучше всего оставаться в прежнем мнении: дать мир чужеземцу – это наше право, а не право короля. Итак, кончим это дело. Во цвете лет я был походным товарищем отца нашего хозяина и в боях стоял я подле отца того витязя, который ждет теперь у очага нашего.. Кроток, великодушен и могуч был отец, и, как вижу, сын такого же склада. Когда я застал юного витязя за воинской потехой, воскресли во мне образы прежних дней, и увидел я дружественные, а не чуждые глаза, и снова держал я королевскую руку, к которой некогда прикасался я на чужбине. Поэтому я хотел бы снискать ему благоволение народа и место на нашей скамье.

Старик медленно сел, и вокруг очага раздались громкие крики, зазвенели мечи в ножнах.

– Благо, Изанбарту! Благо, Инго! Мы даем ему право гостеприимства!

Князь встал и закончил совет:

– Благодарю друзей и союзников, – сказал он. – Да будет решено и окончено все, о чем мы рассуждали здесь, и никто не должен враждовать друг с другом из-за произнесенного здесь слова. Главам народа подобает единодушие, да не нарушится спокойствие общин сомнениями и раздорами!

Переходя от одного к другому, Ансвальд от

каждого принимал рукобитие. Зинтрам, когда князь взглянул на него, тоже с ласковой улыбкой ударил его по руке. Ротари же промолвил: «Очень рад!» и хлопнул так, что улыбки пробежали по суровым лицам мужей. Гильдебранд отворил дверь, и витязи важно вышли со двора на поляну, где уже собрался широкий круг их соотечественников. Там, при возгласах толпы, чужеземцу дали право гостеприимства в среде народа, пригласили его в круг и затем, по святому обычаю, подвели к большому котлу княжеского очага, над которым вожди народа и Инго дали друг другу клятву.

После этого князь сказал гостю:

– Союз утвержден клятвой; тебе приготовят, витязь Инго, дом во дворе моем, чтобы ты имел кров на столько, на сколько тебе это будет угодно. Но ты сам должен назначить себе прислужника: выбери из числа моих застольников того, кто придется тебе по сердцу. Я не хотел бы только лишиться Гильдебранда и Теодульфа, который и сам принадлежит к благородному сословию. Прочие, узнав, что это приятно мне, сочтут за честь поклясться тебе в верности и следовать за тобой, доколе будешь ты среди нас.

Тогда Инго подошел к Вольфу и сказал:

– Ты первый предложил чужеземцу хлеба и соли на рубеже страны, и с той поры ты всегда был к нему ласков. Не решишься ли быть товарищем изгнанника? Других сокровищ нет у меня, как лес да поле, если только князь позволит мне искать там добычу и запястья убитых врагов. Ты будешь следовать за бедным господином, и одно только вознаграждение могу я предложить тебе: доброе сердце и верную помощь копьем и мечом.

И Вольф ответил:

– Научи меня, о витязь, твоему военному искусству, и наверное я добуду себе сокровища, если только угодно будет богам, чтобы я уцелел в битвах. Но если они призовут меня в чертоги свои, то буду я знать, что славен был путь, по которому я следовал за тобой.

И он поклялся гостю в верности.

Теодульф также старался помириться с Инго. Вечером пиршественного дня, когда князь повел витязя на почетное место, Зинтрам и другие мужи из числа его друзей подошли к Теодульфу. Они тайно посовещались, каким бы образом воспрепятствовать вражде соперников; Теодульф согласился с их предложением и, сопровождаемый своим родом, подошел к Инго.

– Когда солнце показывается из-за облаков, – торжественно начал он, – в другом виде предстает земля. Если я сказал тебе что-нибудь недоброе, то потому только, что не знал тебя. Речь моя обращалась не к тебе, а к неизвестному человеку, которого теперь уже нет; забудь поэтому о моих оскорбительных словах, чтобы не был я в чертоге единственным человеком, к которому ты питаешь злобу.

А князь прибавил:

– Благие речи говорит он, и никто из нас не желает тебе зла, витязь. Я сам прошу для него мира, потому что я утаивал от домочадцев имя твое.

– Об оскорбительных словах я забыл, Теодульф, еще при песне певца, – сказал Инго, – и впредь неохотно стану помышлять о мщении.

В золотом сиянии настало для Инго следующее утро. Но в нагорных лесах за знойным утром часто начинается гроза, – так и сердечная теплота быстро гибнет в буре гневных помыслов.

4. При дворе короля

В королевском замке, в высоком кресле сидела королева Гизела; она подпирала голову ладонью, и кудри волос из-под повязки скрывали ее белую руку и глаза. У ее ног служанка считала и укладывала в ящики золотую столовую посуду прежде, чем нести ее в сокровищницу. Увидев в металле свое искаженное отражением лицо, она улыбнулась и взглянула на госпожу, но королева мало заботилась о богатствах. В нескольких шагах от нее сидел король Бизино, отважный воин, коренастый, с могучим торсом и широким лицом; на щеке у него было черное пятно, наследственное в его роду. Одному из предков оно было дано как бы в насмешку, но теперь считалось царской отметиной, и если не сообщало оно красоты, то являлось знаком гордости. Угрюм был король; от обильного пития у него на лбу вздулись жилы, и он гневался на стоявшего перед ним певца Фолькмара.

– Я вызвал тебя после обеда, – сказал король, – чтобы королева расспросила тебя кое о чем, но, кажется, она даже не замечает нашего присутствия.

– Что угодно повелителю моему? – спросила Гизела, гордо выпрямляясь.

– Право, – проворчал король, – пора бы уже открыть глаза, когда короли на Рейне оказались в железных оковах и брошены в сырые темницы.

– Зачем же позволили они сковать свои руки? – холодно произнесла Гизела. – Кто ведет тысячи своих воинов в чертоги усопших, тому неприлично уступать другим свое право идти впереди. На цветущем лугу я вижу только храбрецов со смертельными язвами, но не забочусь я о бледных лицах в темницах.