Ингвар и Ольха
Шрифт:
Парень отступил на шаг. Голос был хриплый, но твердый:
– Нет. Не пойду.
Ингвар поморщился:
– Дурень, не понимаешь. Тебе выпала редкая удача.
– Нет.
– Оглянись, тебе завидуют все парни!
Парень посмотрел на воеводу русов твердым взором. Губы его едва шелохнулись, но ответ прозвучал резко и сильно:
– В дружину врага? Ни-ког-да.
Ингвар сказал, уже сердясь:
– Ты должен знать, что я имею власть брать в дружину любых молодых неженатых парней. Из любого племени, покоренного Новой
– Но я… не пойду.
В холодных глазах Ингвара блеснули насмешливые искорки:
– О, ты такой благородный? Но и на благородство есть ловушки. Да еще какие! Хочешь проверить на своей шкуре?
Он кивнул дружинникам. Павка, Боян и Окунь ухватили троих детей, вытащили на середину улицы, поставили на колени. Парень дернулся, когда дружинники одновременно, ухватив детишек за волосы, задрали им подбородки кверху, обнажив белую кожу. Острия мечей оказались возле детских горлышек. У одного кожа лопнула, потекла тонкая струйка крови.
– Ну как? – спросил Ингвар с интересом.
– Ты не сделаешь этого! – вскрикнул парень, голос его дрогнул.
– Почему? Это чужое племя. Мы берем дань, но вы за нашими спинами точите ножи. В наших интересах уменьшить число ваших будущих воинов.
Парень обвел детей отчаянным взглядом. Да, русы бросили на колени только мальчиков. Их острые мечи вот-вот…
– Не трогай детей, – попросил он.
– Идешь в дружину?
Дружинники посмеивались, с гордостью посматривали на воеводу. Он всегда находил способ добиться своего. И всегда побеждал.
– Нет, – ответил парень тихо. – Я не смогу держать меч.
Он положил ладонь на кол в ограде плетня, выхватил у одного из дружинников топор. Вокруг застыл даже воздух, голос парня был торжественен и светел. Быстро и страшно блеснуло лезвие. Солнечный блик ударил Ольху по глазам и уколол сердце.
Раздался многоголосый вздох. Глухо ударил топор, на землю упали, брызгая живой теплой кровью, большой и указательный пальцы. Парень протянул к Ингвару брызжущую кровью руку. В голосе сквозь боль и страх прозвучала гордость:
– Как видишь, воевода. Я негоден для дружины.
Ингвар несколько мгновений бешено смотрел в его ясное лицо. Ноздри воеводы раздувались, а пальцы судорожно стискивали пояс. Наконец с шумом выдохнул воздух, повернулся к своим:
– Чего встали? Едем дальше!
Дружинники непривычно суетливо торопили коней, нахлестывали, спешили выбраться из веси. Ольха ехала застывшая, сердце превратилось в холодную ледышку. Перед глазами все стоял могучий парень с ясными глазами. По бокам слышался говор, дружинники негромко обсуждали происшествие. Она слышала, как Рудый крикнул Ингвару восхищенно:
– Здорово он нас, а?
– Что здорово? – Это был голос Ингвара, раздраженный, злой. – Был бы на его месте рус, бросился бы на нас с топором в руке. Погиб бы с честью. А то и успел бы кого-то взять с собой к Ящеру. А этот… тьфу!
– Не скажи, – возразил Рудый, – в этом что-то есть. Верно, Асмунд?
Асмунд что-то прогудел, Ольха не услышала, затем был прежний ожесточенный голос Ингвара:
– Конечно, Олег поймет. Он был не только воином. Но для нас это не человек, а… что-то вроде червяка!
Но когда Ольха, нечаянно приблизившись, увидела его лицо, то ощутила даже подобие жалости. Ингвар ехал не просто задумчивый, а с потемневшим лицом, будто внутренности грызет голодный лис. Левая щека подергивалась, он непроизвольно морщился. Пальцы стискивали поводья, ринуться бы навстречу ветру, но тут же, опомнившись, надевал личину спокойствия и даже благодушия.
Даже малый властитель, это Ольха понимала с горечью, должен быть покоен и благостен, тогда и его люди проживут легко и без тревоги!
Ингвар повеселел – вот-вот откроется вид на Киев. Ольха и сама чувствовала близость непомерно большого города. Уже по лесу, по деревьям.
Здесь лес выглядел как древлянин, выползший из темницы руса. Дороги, дорожки и тропинки истерзали во все стороны, колеса телег выбили землю так, что втулки сравнивали бугорки. Борта тяжело груженных подвод поцарапали могучие стволы деревьев, содрали кору, оставив белые полосы, втоптали землю так, что траве вцепиться негде. Сушины и валежины явно разобраны горожанами, кустарник вырублен, а жгучие лучи солнца сожгли толстые пласты мха.
Даже коричневая гниль, что остается от трухлявых пней, сгнивших стволов, здесь под солнцем и в продуваемом лесу превратилась в пыль и рассеялась незримо. Лес, хотя он далеко от города, громче и убедительнее русов сказал ей о мощи Киева!
Дорога невозмутимо поползла на холм. Кони, отдохнувшие за ночь, поднялись с разбега. Ингвар почувствовал, как вздрогнула пленница. У него самого перехватило дыхание.
Киев! Град на семи холмах. За время скитаний в дремучих лесах Ингвар почти забыл Киев, ставший второй родиной. Видел только древлянские одинаковые селения, окруженные рвом и тыном, называемые гордо крепостями, болота да веси. Киев не то что померк, а как бы уменьшился, скукожился до размеров огромного древлянского града. Сейчас же видел, что Киев – это не просто стольный град. И не только.
На семи холмах раскинулся дивно украшенный огромный город из высоких теремов, башен, роскошных хором и огромных складов, внутри была высокая стена. Когда-то этой стеной окружили град, уже крупный, больше любой крепости древлян, но город разросся и за стеной, и теперь стена опоясывает разве что самую сердцевину, а огромнейший город раскинулся во всю ширь намного дальше, там другая крепостная стена, уже вокруг современного города, исполинского, непомерного, но уже и за эту стену вышли дома, и даже склады, амбары, торговые ряды опускаются прямо к реке, при взгляде на которую, как он заметил, у древлянки закружилась голова и онемел язык.