Ингвар и Ольха
Шрифт:
А побывавший в Хазарии волхв древлян рассказывал удивительного еще больше. А про иудеев рек, что они некогда были храбрыми воинами, но так как даже самые сильные рано или поздно умирают, если не гибнут, а новым приходится все начинать сначала, то иудеи долго думали, как бы свою силу копить и передавать этим новым воинам. Чтобы каждое их поколение становилось сильнее, в то время как другие народы постоянно начинают сначала. Но силу нельзя передавать, как и отвагу. Даже у богатырей дети часто рождаются слабыми, а у храбрецов – трусами.
И целый народ иудеев начал заниматься тем, что накапливал золото и добывал знания. По их вере каждый должен уметь читать и писать, только грамотный может собирать и умножать знания, а вместо войск начали собирать деньги, воевать ими, подкупая властителей других стран, покупая себе льготы.
Хазарию завоевали не мечом, а умом и золотом. Сейчас Хазарией правят только иудеи, они все стали боярами… как у южных славян захватившие их дикие болгары, как у северных – захватившие их русы. Теперь хазарские войска двигаются только по приказам иудеев, воюют в их интересах, захватывают славянские племена и требуют молодых парней и девок на продажу в южные страны.
Олег пришел с войском в землю полян и тиверцев, спросил: «Кому платите дань?» Те ответили: хазарам. «Теперь будете платить мне», – велел Олег. Поляне покорились, а тиверцы взялись за оружие, ибо хазарская дань им казалась легче.
Но на чью сторону стать древлянам? От того, куда станут, резко изменится карта всего белого света!
Ингвар встретил ее вопросительным взглядом. «Если скажет, что отсутствовала долго, – подумала она свирепо, – прямо сейчас шарахну по голове кувшином».
Похоже, он прочел это в ее глазах, смолчал, только засопел. Асмунд и Рудый громко разговаривали, чокались полными кубками, пили, вспоминали былые походы. Асмунд придвинул к Ольхе полный кувшин:
– Княгиня, отведай! Настоящее ромейское.
Рудый пихнул его локтем:
– Пожалуй, она еще не пьет прямо из кувшина.
Асмунд захохотал и, опережая Ингвара, налил в кубок Ольхи темно-красного, похожего на кровь, вина. Запах защекотал ноздри, она опасливо пригубила сказочный напиток.
Она видела, как пришли трое с бубнами и двое с длинными трубами, но не обратила внимания, скоморохи везде одинаковы, однако бубен стукнул раз-другой, и ее сердце непроизвольно стукнуло в ответ. Заревела труба, хрипло и протяжно, совсем не музыкально, и Ольха ощутила, как в ее усталом теле вздрогнули какие-то жилки.
Еще двое начали стучать в бубны. Сперва тихо, затем все увереннее, начали ускорять удары. Второй трубач поднес свою деревянную дудку к губам, надул щеки. Ольха вздрогнула от нового рева – чем же он хорош, хриплый и злой? – в это время среди собравшихся пошло движение.
Красивая миссионерка, поляница, как назвала ее для себя Ольха, встала и вошла в освободившийся круг. Замерла на миг, выпрямившись и глядя перед собой надменно, ее ноги переступили дважды, и она начала танец, от которого мурашки побежали по спине Ольхи.
Танец должен быть плавным, женщины должны двигаться аки серы утицы, смотреть сладко и покорно из-под полуопущенных ресниц, ни в коем случае не прямо в глаза, а то сочтут бесстыжей, помахивать платочком. А эта прямо как танцующая змея, не скрывается, двигается резко, угловато, нарочито застывает в конце каждого движения, как вмерзшая в лед лягушка!
Не успела черноволоска пройти круг, как из-за стола вылезли двое из старшей дружины. Волосы до плеч, на лбу по обычаю русов перехвачены широкими обручами. Из серебра, судя по цвету, с богатым узором, затейливыми насечками. Оба рослые, как все в старшей дружине, поджарые и перевитые тугими жилами. Они начали пляс, глядя друг на друга вызывающе, будто готовились к схватке. Бубны били громко, горяча кровь, а от хриплого рева она просто вскипала.
В палате уже все смотрели только на танцующих. Кто-то начал размеренно бить в ладоши, постепенно и другие оставили яства и выпустили из рук кубки. Воздух начал вздрагивать от одновременных ударов в широкие ладони, и это странно и волнующе вплелось в дикую музыку.
Женщина ходила в танце, не сгибая спины, между двумя воинами, а они словно бы боролись за ее внимание. Ольха стиснула кулачки. Никогда не видела такого странного танца, отвратительного и одновременно такого… волнующего.
Ни разу не поклонилась даже князю, отметила Ольха восхищенно. Смотрит дерзко, будто он перед ней и не князь вовсе. Или она настолько выше, что для нее одинаково: смерд ли, раб или князь. И танцует гордо, надменно. Что дивно, так эти двое мужчин тоже не сгибают спин. Никто не пошел вприсядку, не кувыркнулся, не пал на руки!
В бубны начали бить чаще, а хриплый рев труб стал громче. Танец ускорился. Женщина была без оружия, но в каждом движении таилась сила, опасность.
Двигались ритмично, одновременно, их рисунок танца был удивителен и одинаков, как узор на рушнике. Ольха смотрела завороженно, выронила из ослабевших пальцев ножку утицы, а отрок не подобрал, тоже не мог оторвать глаз.
Мужчины одновременно подпрыгивали, выкрикивали что-то на русском языке, с размаха падали на колени, только на одно, но и тогда спины оставались гордо выпрямленными, а смотрели вызывающе.
Еще двое воинов, переглянувшись, вылезли из-за стола и присоединились к танцующим. Трубы ревели хрипло и торжествующе. Женщина улыбалась хищно и победно. Мужчины падали перед ней на колени, вздымали руки, а она танцевала, и ее власть над ними становилась все более явной.
Ольха не замечала, как задержала дыхание, а ее кулачки сжались так, что ногти впились в ладони. Полжизни бы отдала, только бы уметь танцевать. Танец – это зримое колдовство. И сразу видно, как под твои чары подпадают самые-самые стойкие…