Ингвар и Ольха
Шрифт:
– Но… – сказала она, несколько сбитая с толку. – Не проще разве оставлять длинные волосы? Как у Влада? Как у древлян? Да и голова не будет зимой мерзнуть.
Он отмахнулся:
– Волхвы говорят, что обычай появился, когда наше племя жило в знойных странах. В Индии! Там голову поневоле бреют, жарко. С той поры так и осталось. Волхвы вообще цепляются за старое. Мол, боги так велели, менять нельзя, что бы в мире ни происходило. У иудеев волхвы вообще обрезание делают каменными ножами! Ибо еще с того времени заведено, когда даже меди не знали.
– Что такое
Он поперхнулся, посмотрел в ее невинно распахнутые глаза, промямлил неуклюже:
– Это вроде пуповины… только в другом месте. Словом, Влад хоть и похож больше на варяга, чем на руса… но не варяг и не рус. Он – русич.
– Рус? – переспросила она, не поняв.
– Нет, русич. Сын от брака руса со славянкой. Таких уже много, ты их просто не различаешь. Да мы их сами не различаем. За ненадобностью. Какая разница, из какого рода-племени? Мы ведь сейчас лепим совершенно новое племя. Вернее, новый народ.
– Он дружинник?
– Старший дружинник. Понимаешь, когда русы еще только захватили северные земли… ну, где построили Новый Град, то один из местных князей, по прозвищу Вадим Хоробрый, поднял восстание. Была сеча. В конце концов Вадим пал, его племя оказалось под рукой русов снова. Один из воевод, Ольгард, взял молодую жену Вадима себе… Этот Влад и есть сын Ольгарда и Травицы. Он хорош в бою, умен, уже водит в бой малую дружину.
Ольха вспомнила серьезные глаза Влада, затаенный в них огонь, зябко передернула плечами:
– Похоже, он в самом деле умен.
– Что-то о нем знаешь? – насторожился Ингвар.
– Нет, а что?
– Да так, болтают разное.
– Что?
– Ну, что он на самом деле не сын Ольгарда, а Вадима Хороброго. Но это вряд ли… Он вылитый Ольгард! Хоть и родился как раз через девять месяцев со дня, когда пал Вадим.
Она попыталась припомнить среди пирующих воевод Ольгарда, пожала плечами:
– Да какая разница? Ежели вы в самом деле пытаетесь смешать все племена в кучу, порушить законы…
Голос ее был злым. Ингвар окинул цепким взглядом решетки на окнах, он в самом деле пришел вспомнить, какие они, уже подзабыл, на сердце отлегло. Среди русов по пальцам перечтет тех, кто сумел бы повредить эти решетки. Асмунд, Рудый, но этих двух никакой женщине не обвести вокруг пальца. Еще он бы, пожалуй, смог, но лучше голову себе сорвет своими же руками, чем отогнет хоть один прут!
– Мы строим Новую Русь, – начал он сердито.
Ольха прервала:
– Это уже слышала. Во имя построения своего государства вы готовы залить кровью все эти земли… Погоди, если обрезание касается не пуповины, то чего?
Ингвар попятился, с порога пробормотал, что обед ей не несут, потому что вот-вот позовут на пир. И поспешно закрыл дверь, оставив ее со вскинутыми удивленно бровями.
Глава 19
Тени от забора удлинились, стали угольно-черными. Багровое, как поджаренное мясо, солнце, огромное и залившее полнеба темно-красным огнем, тяжело сползало по медленно темнеющему куполу к черной черте земли.
Она услышала тяжелые шаги, русы все шагают тяжело, по-хозяйски, затем загремел засов. Дверь распахнулась, там стоял снова Ингвар. Его синие глаза были темными, как вечернее небо. Ольхе показалось, что в них отражается кровавый закат. Он был в белой рубашке с открытым воротом, бритая голова блестела, но подбородок и щеки были иссиня-черными. Судя по всему, воевода не нашел времени выбрить лицо.
– Пора, – сказал он мрачно.
– На твой пир? – спросила она, не двигаясь с места.
– На пир к великому князю, – сказал он.
Голос его был глухой, он смотрел на нее неотрывно. Ольха медленно поднялась. В глаза человеку, который привез ее на глумление, смотреть не хотела. Ингвар отступил, давая ей дорогу, она так же неспешно вышла.
Ингвар повел ее вниз, как он сказал, короткой дорогой. Прошли через две богато убранные комнаты, в одной к балке была подвешена просторная клетка. Птица сидела на жердочке яркая, с таким загнутым клювом, что Ольха остановилась, обомлев. Таких птиц не видела, даже не думала, что такие могут быть на свете.
А птица посмотрела на нее одним глазом, сказала скрипучим голосом, но отчетливо, по-человечьи:
– Начнем с главного?.. Да, наливай!
Ольха вскрикнула, отпрянула, спиной ударилась о стену. Птица почесалась, произнесла хрипло:
– Бей ромеев! Хазары – подлые… Есть хочешь?
Ольха чувствовала, как тряслись ее губы. Ингвар нагло смеялся, будто говорящие птицы паслись по всем помойкам – чему дивиться?
– Свиненок, – сказал он весело. – Жил в комнате Олега, а тот готовил поход на Царьград. Наслушался на военном совете. Ишь, наливай ему…
Ольха прошептала:
– Что… это… за чудо?
Ингвар пренебрежительно отмахнулся, но Ольха видела, каким торжеством вспыхнули его глаза.
– Говорящая ворона. Из теплых краев. Там стаями летают. Тоже кизяки клюют.
– Такие… красивые?
Он открыл рот, хотел ответить, но что-то остановило. И Ольха прочла в глазах воеводы, что и она, для древлян такая красивая и волшебная, здесь в клетке. И тоже будет кизяки клевать, если заставят.
Вспыхнув, она отклеилась от стены и заставила себя идти мимо, не бросив даже взгляда на волшебную птицу. А та что-то кричала скрипучим, но человеческим голосом, упрашивала, грозилась, обещала.
Еще в коридоре она ощутила запах дыма и жареного мяса. С каждой же ступенькой вниз запахи становились сильнее и разнообразнее. Она узнавала и ароматы лесных ягод, что явно идут на подливу, запах меда и медовух, ароматных трав. Но были и запахи незнаемые, пряные, тревожащие. Доносился и слитный шум, будто толпа осаждающих пыталась вломиться в крепость.
Со второго поверха уже различала пьяные вопли, песни, выкрики, здравицы. Она чувствовала, как вся сжимается в комок. Чужой народ, враждебный народ. Она здесь не княгиня, а пленница. Которую сейчас осмотрят, как корову на торгу, и продадут… Хуже того, отдадут любому, кто захочет протянуть к ней руку и назвать женой.