Инициалы Б. Б.
Шрифт:
Подобные сцены повторялись то и дело. Иногда среди ночи нас внезапно будили крики, топот и — опять хлопанье дверей.
Мижану так пугалась, что забиралась в мою постель, прижималась ко мне и просила поклясться, что, если папа с мамой нас бросят, я, ее сестра, останусь с ней навечно. Я клялась, и сестренка, успокоенная, засыпала у меня на плече, а я лежала с открытыми глазами, дрожа и прислушиваясь, перед тем, как заснуть.
К счастью, Биг была рядом, склеивая разбитые сердца, миря, утешая, успокаивая.
В антрактах между сценами родители относились друг к другу бесконечно нежно. Они были, когда не ссорились, прекрасной
Нам с Мижану поручалось перетереть посуду, вытереть пыль, освободить место от лишних вещей и достать из бельевого шкафа салфетки. Приятная суматоха, как за кулисами. Обыкновенно мама накроет десяток карточных столиков, по четыре прибора на столик. Загадки-шарады указывают, кому куда сесть. Мужья с женами оказывались порознь, и родители мои, я слышала, смеялись, усадив рядом — несочетаемых месье N и мадам NN.
В эти дни нас с Мижану укладывали спать рано. И я тосковала, чувствуя себя обманутой! Ведь старалась, помогала! Хоть одним глазком взглянуть, как красивые тети и дяди пробуют то, что так старательно и долго готовилось, как смакуют пирог. Мама обещала: если что останется, назавтра съедим мы. Но после гостей и прислуги не оставалось ни крошки.
А мама в эти дни была так занята, что забывала зайти поцеловать нас на ночь. Помню — смех, звон бокалов, шаги, и я не сплю, а пытаюсь по этим звукам представить, что сейчас происходит в гостиной. Порой расхрабрюсь и высуну нос в приоткрытую дверь. Вижу: ярко освещенный коридор, и только. Тогда я на цыпочках в прихожую: шубы, шали, норковые пелерины! Зароюсь во все это мягкое, благоуханное и мечтаю, что я тоже взрослая и ужинаю вместе со всеми!
Бабуся Бардо покинула наконец свой дом под Каннами, в котором пересидела почти всю войну, и приехала с Полин, своей усатой кухаркой, в Париж. Поселилась она на рю де ля Помп, в доме № 1 на 5-м этаже, то есть прямо под нами: папа случайно обнаружил, что нижняя квартира сдается. Дедушка Бардо умер от старости несколько лет назад. Бабушка была уже давно парализована, переезжать ей было сложно. Вдобавок, она не желала расставаться с вещами — мебелью, безделушками, буфетами, обеденным, огромным, как бильярдный, столом, собственной кроватью — махиной из темного дерева, книгами, часами, коробочками и т. д. и т. п.
Квартира была большой, и бабушка предложила дяде Рене, младшему папиному брату, жить у нее, когда он с дочерьми, моими двоюродными сестрами, приедет в Париж.
И получила я почти одновременно и ласку бабушки, которой почти не знала, и дружбу кузин, которых не знала вообще. Мадлен, Мартин, Франс и Даниэль скоро стали необходимыми участницами наших с Мижану игр. Было очень удобно: все в одном доме! Как только сможем — за дверь и к ним, играть до потери сознанья в прятки при бабушке, снисходительной и занятой пасьянсом.
«Нижние девочки» были нашим светом в окошке все время, пока жили в Париже. Мамы у «нижних девочек» не было. Жена дяди Рене умерла от туберкулеза. Мы с Мижану жалели их, не представляя, как можно жить без мамы.
В тот год Жан Маршаль женился. Тапомпон была очень горда: женой его стала необыкновенная черноволосая красавица Жанна Трио, по прозванию Тату, большая кокетка, не принесшая, увы, Жану счастья.
Поженились они в Ла-Рошели.
Их свадьба — прекраснейшее воспоминание. Мы с Мижану — подружки невесты. Новобрачные хороши, и Ла-Рошель тоже, и день, и… Бернар. Ах, Бернар… брат невесты! 17-летний атлет, блондин, французский скаут, в которого я влюбилась!
Впервые в жизни у меня забилось сердце. Пылают щеки, и в душе смущенье, смятенье, не знаю что. Я уже не носила ни очков, ни зубной проволочки. Слегка завитая и, ей-ей, почти хорошенькая… Вдобавок, уже обозначилась грудь, чем я очень гордилась.
Всю ночь, Бернар, видела тебя во сне. Весь день — наяву… Ничего больше не слышала… Думала только о тебе. Курам на смех. А ты не заметил, ты был так мил, только жаль, не поцеловал меня! Но взял меня за руку, и я чуть не хлопнулась в обморок от счастья! Ты был моей первой любовью в год моего первого причастия. И любовь эта длилась долго-долго после того, как я вернулась в Париж, черт возьми!
У меня, в общем, не было каникул нигде, кроме как в Лувесьенне. Красивое имение площадью в гектар, с высокими, вековыми каштанами принадлежало наполовину бабушке, а наполовину тете Мими. На тетиной половине оказался дом и службы — конюшни, сараи, флигели, на бабушкиной — ничего. И бабушка выписала из Норвегии сборный домик, что по тем временам считалось причудой!
Домик, прелестный, целиком деревянный, в меру с завитушками и финтифлюшками, был всем хорош для моей матери. Только два минуса: отсутствие удобств и присутствие свекрови.
Бабушка, под конец жизни парализованная и глухая, как пень, помыкала всем и вся из своего кресла. Ничего не слышала, зато все видела. Пересчитывала полотенца, ложки-вилки, даже куски сахара в сахарнице. После обеда сама раздавала фрукты, начиная с тех, что «с бочкґами». Потому ели мы вечно гнилье и каждый — свою долю! Четвертушка абрикоса, персика, сливы и груши и составляли «долю». И никаких добавок! Раздаст — и до свиданья, в буфет остальное, а ключ в бездонный карман широкой юбки…
Хотя мама терпеть не могла Лувесьенн, все же, пока бабушка была жива, мы ездили туда довольно часто. Лучшие мои детские воспоминания — именно там. Семейная мебель, мрачная, пышная, но удобная, сад на старинный манер, с цветниками, бордюрчиками, дорожками, родником, где рос кресс-салат, низкие ветви дуплистых деревьев, соседство кузенов и кузин. Как я любила этот дом и как рада, что Мижану в нем живет до сих пор, хоть и продала она всю мебель, и выбросила с чердака всю памятную рухлядь, и дом теперь похож на финскую баню, а сад зарос сорняками.
Она на свой лад продолжает семейную традицию…
Именно в Лувесьенне, когда мне было 12 лет, у меня появился первый настоящий кавалер! Друзья родителей жили в одном с нами доме. У них был сын Ги, на три года старше меня. Ги с сестрой Дениз ненадолго приехали погостить к нам в Лувесьенн, пока их родители вместе с нашими куда-то укатили. Нас, весь наш выводок, поручили матери Шанталь.
Ги был некрасив — долговязый, худой, костлявый, чернявый, волосы ежиком, рот, как щель в копилке, в общем: уродина!