Инкубья дочь
Шрифт:
– Так не призрак то, бывший твой коллега, а нынче и вовсе упырь! – нервно дернул губой инкуб, показывая Чету острые клыки.
– Болтайте больше – упырь, – недоверчиво махнул рукой Ныряльщик. – Чтоб упырем стать, надо сперва из колодца выбраться, а это невозможно.
– Ах ты упрямый, мерзкий святоша… Еще помянешь мои слова… – растаяло в воздухе. Сил у инкуба и на этот раз хватило ненадолго.
Дождавшись, когда агрессивный «родственник» исчезнет окончательно, Чет вопросительно переглянулся с госпожой Пинки-Роуз.
– У вас тут всегда так весело?
– Ничего
– Всплакнуть предлагаете?
– Нечего ерничать, молодой человек. И порог лучше обратно переступите от греха.
Чет не стал спорить, переступил, после чего настойчиво потребовал объяснений.
– Может, расскажите все-таки, что происходит в вашем захолустье? Слишком уж много неадекватных привидений здесь водится. Давайте, выкладывайте все как есть.
– Не могу, – худощавая фигура хозяйки дома резко качнулась на искристом облачке, что выбивалось из-под подола ее платья. – Не хочу и не могу.
– Так не пойдет, тетушка. Рассказать придется, – двинулся на нее Чет, даже руками попытался ухватить, забыв, что поступать так с призраками неразумно и бесполезно.
– Хам, грубиян! – истошно вскрикнула госпожа Пинки-Роуз, поспешно растворяясь в воздухе. – Спроси у рыбы в озере да у волка в лесу. Им виднее.
***
Белка ждала вечера с трепетом. Она снова все перемыла и переубирала, но привычного успокоения это не принесло.
Когда вечерняя заря алой каймой оторочила гребень дальнего леса, Белка сердцем почувствовала приближение возлюбленного. Затаив дыхание, она отворила дверь и прислушалась. В спальне мирно посапывала матушка. Сытный ужин сказался на ней благотворно.
Ступенька, еще ступенька. На дворе сумрачно и тихо. Даже куры не кудахчут. Только шлепает губами коза, пьет воду, но вскоре и этот звук пропадает. Заря совсем опала, стала тонкой и едва заметной. Солнце утянуло ее за горизонт, уступив владения серебристому лунному полумраку.
Когда сердито заворчала кошка, Белка поняла – пришел! Она замерла на нижней ступени, глядя, как с улицы наползает в освещенный луной вырез дверного проема длинная черная тень. Следом идет привязанная к тени фигура, белая, высокая.
Либерти Эй по-хозяйски шагнул на двор, встал посреди и, отыскав взглядом Белку, улыбнулся ласково и кровожадно.
– Ну, здравствуй, любимая, заждалась? Подойди-ка ко мне.
Голос бархатный, глубокий потек, заполняя вечерние сумерки. Вязкий и густой, будто кисель, он зачаровывал и пленял, не давая осторожным мыслям рождаться в голове. Белка, как пьяная, пошла на ватных ногах к Ныряльщику, остановилась в полушаге, и он сам приблизился, будто подплыл, настолько плавным оказалось движение. Ледяные руки легли на Белкину талию. От этого прикосновения девушку пробрал холод, словно под одежду ей попала пара пригоршней снега, но оторваться, отойти или сбежать не было сил, да, честно говоря, и желания.
Белка закинула голову, с восторгом и трепетом глядя в лицо Ныряльщику, спросила робко:
– Почему у вас такие зубы?
Зубы. Они действительно выглядели ненормально. Среди обычных, человечьих, торчали два острых длинных клыка.
– Зубы? – Либерти Эй вопросительно взглянул на девушку и задумчиво провел языком по остриям клыков. – Ерунда. Нашей любви они мешать не будут. Поцелуй же меня скорее!
– А если я вас поцелую, вы меня не укусите?
– Нет, конечно.
– И не съедите?
– Ну, что ты! Съесть любимую, как можно! – пылко заявил Либерти Эй да призадумался. Помолчав с полминуты, он снова улыбнулся и продолжил. – Хотя, поесть – идея неплохая, а то что-то с голодухи дурные мысли лезут в голову.
– Я принесу! – воодушевилась Белка и, ловко вывернувшись из объятий, бодро поспешила на кухню. – Сейчас! У меня столько всего наготовлено – пальчики оближете!
К великому расстройству и удивлению Белки, «облизать пальцы» ненаглядный Либерти Эй успел в ее отсутствие. Так что пышный пирог и кувшин молока оказались ненужными. Когда девушка вернулась, у ног Ныряльщика мятой кровавой кучей валялись останки курицы. Сам возлюбленный небрежно утирал белым рукавом лицо. Пестрые перья, липнущие к дорогой ткани, красноречиво указывали на то, что гость насытился без стараний хозяйки.
Пока Белка соображала, стоя на нижней ступеньке лестницы, Ныряльщик устремился к ней. Быстро приблизился, взглянул сверху вниз и снова обнял. Одной рукой. Так, что дышать стало трудно. Девушка ахнула и выронила на пол пирог. Плеснуло в стороны молоко из кувшина, а Либерти Эй тем временем ухватил своими ухоженными пальцами ее подбородок и мягко коснулся губами губ. Этот поцелуй, нежный, хоть и холодный, моментально вскружил девушке голову. Она зажмурилась и забылась. Кувшин выпал из руки, растеклось и впиталось в доски ненужное уже молоко.
Поцелуй… Ах, поцелуй! Такого Белка не могла представить и во сне. А тут – на тебе – все заветные мечты разом сбылись! И ненаглядный Либерти Эй, и ночь, и романтика и любовь! Все и сразу, словно фея-крестная палочкой махнула…
Белка прижалась ладонями к широкой груди Ныряльщика. Пальцы снова наткнулись на страшные дыры. Это немного отрезвило. Поцелуй разорвался резко. Взгляд сам собой обратился к черным ранам. И, как ни странно, одна из них как будто начала затягиваться.
– Любимая, – голос Либерти Эя оглушил, зазвучал над ухом, возвращая в холодную сонную негу. Опасно блеснули клыки. – Пойдем же на сеновал или в дом, куда скажешь. Куда захочешь, куда пригласишь. И там мы с тобой…
Последовала длинная тирада, от откровенности которой Белке стало худо. Она побагровела от стыда и обреченно зажмурилось. Это не помогло. Помог Чет, явившийся неизвестно откуда, как волшебная Сивка-Бурка. Он схватил Белку за шкирку и с силой выдернул из объятий бывшего коллеги. Девушка истошно завизжала. Либерти Эй заворчал сердито и недовольно, будто цепной пес, у которого отобрали кость. Теперь он стоял у начала лестницы, растрепанная перепуганная Белка на ее верхней ступени, рядом с кухонной дверью, а Чет между ними.