"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— И кто же тебе сказал, что он сегодня у своей бабы?
— У её отца-столяра подмастерьем мой дружок работает, он мне и рассказал сегодня, недавно совсем.
Это был не лучший вариант, но время упускать было нельзя.
Действовать нужно было сейчас. И действия должны были быть громкими. Он не хотел, чтобы на это дело горожане отреагировали так же, как и на избиение приезжего судьи.
— Хорошо, — согласился барон после некоторого раздумья. — Пусть Виг отделает старшего братца вместо младшего, но при этом пусть обязательно скажет, что это ему за судью.
— Что это вы задумали, добрый господин? — трубочист смотрел на него внимательно, словно собирался разглядеть в холодном лице старого солдата его мысли.
Но Волков лишь достал из кошелька деньги и отсчитал десять талеров задатка.
— Повтори, что нужно будет сказать Михаэлю Рейнхаусу после того, как вы отделаете его палками?
— Что это ему за избитого судью, — ответил трубочист, забирая деньги. Деньги его, судя по всему, интересовали больше, чем ответ на заданный вопрос. — Как дело сделаем, так приду за остальным.
Но барон ещё не закончил разговор. Дело было в том, что он не получил того эффекта от турнира, на который рассчитывал. А посему генералу, после долгих размышлений на лавке, пришел к выводу, что ему необходимо предпринять некоторые дополнительные усилия.
Он достает из отдельного кармана кошелька дублон и подносит его к носу трубочиста: погляди-ка сюда, приятель. И говорит:
— А скажи-ка, Гонзаго, ходишь ли ты к причастию?
— Давненько я не был в церкви, — отвечает трубочист, — туда только чистым идти надобно, а мне помыться некогда, и одёжу постирать тоже некогда.
— Это плохо, друг мой, — говорит генерал, но золотой монеты от носа собеседника не убирает, — но хорошо, что ты хоть истиной веры, что ты наш человек.
— А к чему вы это ведёте? — интересуется трубочист.
— А есть ли у тебя знакомый золотарь? — продолжает генерал, игнорируя вопрос Гонзаго.
— Так, почитай, я всех их знаю, наша гильдия с их гильдией завсегда вместе на городских ходах идёт, — отвечает трубочист и добавляет: — Да, всех знаю хорошо.
И тогда генерал продолжает:
— Этот дублон — уж и не знаю, сколько он стоит здесь у вас, пятьдесят семь или пятьдесят восемь талеров, наверное, менялы за него дадут — так вот, думаю я, что отдам его тебе… не Черепахе, а тебе… если ты устроишь мне одно дельце.
— Ох и не пойму я вас что-то, добрый господин, — отвечает ему Гонзаго, а сам смотрит искоса, с прищуром, соображает изо всех сил, по его лицу это заметно, — то золото мне предлагаете, то про причастие спрашиваете, то про золотарей наших… Уж не хотите ли вы, чтобы я золотаря какого городского зарезал?
Он спрашивает про это абсолютно серьёзно, но в ответ на этот вопрос генерал начинает смеяться:
— Вот ты, Гонзаго, дурь сморозил! Кто ж убивает самых полезных в городе людей? На то решится уж совсем какой-нибудь злодей. Нет, не из таких мы, золотарей убивать не нужно. А нужно будет то, что они в своих бочках возят.
— Вы уж совсем меня запутали, добрый господин, — не понимал трубочист. — Неужто вы будете платить золотом за дерьмо?
— Именно, — продолжает смеяться генерал. — За два ведра этой удивительной жижи ты получишь этот прекрасный золотой. Причём имей в виду, я отдам его не Вигу Черепахе, а тебе. О, я даже и представить не могу, сколько всего нужного ты можешь купить на эти деньги.
— Ну ладно уже, не травите душу, говорите, что нужно сделать, — не выдержал Гонзаго. — А что купить на золотой, я уже и так знаю. Долги за жильё отдам, да мяснику с булочником, да дров куплю, чтобы жена с детьми не больше не мёрзли этой зимой, будь она проклята.
И тут Волков сразу изменился в лице, стал серьёзен и холоден, от весёлости, что была в нём буквально пару секунд назад, не осталось и следа, и он сказал:
— Привезёшь бочку золотаря к кафедралу, на главную площадь, и выплеснешь пару вёдер на двери церкви. Давай… Дело плёвое — деньги большие.
И тут пройдоха, вор и член опасной банды вдруг застыл, только глядел на барона с удивлением и опаской. Глядел и молчал, даже рта не раскрывал.
— Ну, что ты? — заговорил генерал. — Чего молчишь? Говори.
— Да уж я и не знаю, что сказать-то, — наконец произнёс трубочист.
— Говори уже, чего боишься?
— Ну, — начал нехотя Гонзаго, — про то, зачем вам это нужно, уж лучше и не спрашивать, про такое лучше не и не знать. Но вот только…, — он замолчал.
— Продолжай, продолжай, — настаивал генерал.
— Не будет ли сие святотатством? — Я хоть в церкви и не ходок, но Господа я чту, а жена моя и вовсе верует пылко.
Он ещё что-то собирался говорить, но барон его перебил:
— А ты знаешь, кто я?
— Ну, так вы…, — тут трубочист немного подумал. — Ну, генерал герцога… Барон.
— Прежде всего я — Яро Фолькоф, Рыцарь Божий. Я в первую очередь Опора Трона Петра и Павла, Меч Божий и Длань Господня, а уже потом генерал герцога и барон. А знаешь, как меня ещё прозывают?
— Это…, — Гонзаго вспоминал, — Народ, когда вы в город пробрались, болтал на рынках про вас, кажись, называл вас Инквизитором.
— Именно. Так меня и прозывают. И что же ты думаешь, я, Рыцарь Божий Иероним Фолькоф, подбиваю тебя ко греху, к святотатству? Неужто ты думаешь, что я готов поругать истинную Церковь, нашу Святую Матерь?
— Ну а что же это будет, раз не святотатство? — удивился трубочист, но теперь он уже не был уверен, что всё обстоит именно так.
Волков положил ему руку на плечо и заговорил так, как проповедник говорит с прихожанином:
— Когда-то я был таким же, как и ты, простым и грязным человеком, что не видел света впереди, но именно Церковь сделала из меня того, каков я сегодня. И никогда я не пожелаю Матери Церкви зла, а то, что должен сделать ты, так то не во зло Церкви, а для очищения её. Храм освятят вновь, и ничего с ним плохого не будет. А ты, коли будешь следовать словам моим, только ускоришь это очищение, и…, — генерал сделал паузу, — твоя жена и дети будут тобой гордиться и больше никогда не будут мёрзнуть, какие бы холодные зимы ни пришли в Фёренбург.