"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Кавалер был невесел. Нет, не таким видел он свой отряд, не таким. Да винить тут было некого. Кроме себя самого, да жадного епископа, который выделил на все так мало денег.
Агнес вошла в покои, где полураздетая Брунхильда подшивала подол исподней батистовой рубахи и напевала при этом. Агнес встала рядом, всем своим видом показывая раздражение. Хильда не могла не заметить этого, а заметив, спросила с вызовом:
— Чего?
— Господин нас с собой брать не хочет, без нас поедет, — сказала Агнес.
— Ой, да нехай катится, — с заметным раздражением отвечала
— Он едет в чумной город, он там сгинет, — зло сказала Агнес.
— Да откуда ты знаешь? — язвительно спросила красавица девочку.
— Знаю.
— В шаре своем видела?
— Видела.
— Так скажи ему.
— Говорила — не слушает, — заорала Агнес. — Упрямый он.
— Что ты орешь-то? — разозлилась Хильда и, откинув шитье, вскочила. — Чего разоралась, дура блаженная?
— Я не блаженная! — злилась девочка. — Это ты шалава трактирная.
— Да хоть и так, — Хильда встала руки в боки, и с улыбочкой, — зато не косоглазая.
— Зато беззубая, — заорала Агнес.
И едва не получила пощечину, Брунхильда сдержалась. Пошла села на кровать взялась за шитье. Агнес села рядом и начала:
— Он там сгинет.
— Да и ладно, — холодно сказала красавица.
— Мне-то не ври, — Агнес смотрела на нее пристально, — знаю я, что ты его все время ждешь.
— А чего мне его ждать, он мне не ровня. И раньше был не ровня, а теперь и подавно, — девушка начала шить да уже не шилось ей, — ему и раньше дочки баронов грезились, а теперь и вовсе принцесс подавай.
— Хильда, — Агнес притронулась к руке красавицы, — сгинет он там без нас. Куда пойдешь, когда одна останешься?
— А что делать-то? Ты скажи. Упросить его?
— Не упросим мы его, не возьмет он нас в чумной город. Мы сами поедем, следом за ним.
— Сами? Да на чем же?
— На пекаре твоем, — зло сказала девочка. — Он от тебя совсем сомлел, — говорила она с едва скрываемой завистью, Агнес тоже становилась взрослой, — телегу с лошадью наймем, а пекарь твой с нами поедет. Поговори с ним, поедет, сможет?
— Поманю, так пешком побежит, — надменно сказала Брунхильда и отбросив шитье стала расчесывать волосы. — Сегодня придет и поговорю.
Агнес согласно кивала:
— Пообещай ему, что давать ему будешь всю дорогу, что с нами будет.
— Да уж не учила бы ты меня, — высокомерно заявила красавица.
— Нет, ты ему пообещай, — настояла Агнес, — а то не согласится.
— Ладно, ладно, — сказала Хильда, лишь бы девочка отстала.
А та сидела рядом, смотрела, как красавица расчесывает волосы. Явно она не закончила разговор.
— Ну чего еще то? — спросила Брунхильда, подвязав свои роскошные волосы лентой.
— Надо будет взять у господина стекло, — твердо сказала Агнес.
— Так я и знала, а говоришь, что ты не блаженная, а ты блаженная, только и думаешь, как в шар пялиться. А потом будешь валяться день с ночью. А глаза твои косые будет ломить… Вот не плачься мне потом.
— Да дура ты, я для дела. Только, чтобы знать, что с господином случится. И с нами. И с тобой.
Брунхильда молчала. Потом сказала:
— Ну, так иди да возьми, он целыми днями шатается где то. В покоях его никого. Чего проще-то.
— Боюсь я, — сказал девочка, — вдруг поймает, или прознает как. Накажет, или выгонит.
— А меня не накажет?
— Да кто из мужиков тебя-то накажет? У них для тебя только одно наказание — ляжки тебе раздвинуть. О том только и мечтают, — говорила Агнес.
Брунхильде польстили эти слова, она помолчала для важности и потом сказала:
— Ладно, возьму для тебя шар.
— И с пекарем поговори, — не забыла Агнес.
— Поговорю, — сказала красавица, скинула рубаху из полотна, стала одевать батистовую, потом глянула на девочку, — а что ж ты свой батист не носишь?
— А мне и не перед кем, — отвечала девочка.
Все завертелось, дела пошли, деньги улетали с неимоверной быстротой. Несмотря на свою прижимистость, Волков не жалел их.
Отряд получился немалый, пришлось докупить пару телег и четыре мерина, только после этого он смог взять все, что считал нужным. Бочки с уксусом и сарацинской водой, провиант для людей, фураж для лошадей, дешевые рабочие перчатки и рукавицы, которые монах с попом скупали, аж сорок пар. Он тратил свои деньги, хотя не получил еще письмо от епископа, который бы благословил лишение траты, и обещал бы их возместить. Даже если бы епископ не возместил бы их, кавалер не расстроился бы сильно. Он был уверен, что в случае успеха он вытрясет из епископа деньги. А в случае неуспеха… Он все время думал о неуспехе. Эта мысль приходила к нему с пробуждением, изводила весь день, и не покидала, пока он не засыпал. Он все время вспоминал солдата из отряда корпорала Литбарски и его слова о чуме. Тот солдат был прав.
С чумой Волков был знаком немного, во время южных войн, она быстро прошла мимо него на север, выжгла, засыпала трупами один портовый город, и ушла. Его рота вошла в тот городок, чтобы в порту принять с корабля ядра и порох, и картечь, которые были нужны для осады. Город был тих и пустынен, и даже солнце и весна не избавляли солдат шедших по нему от гнетущего ощущения смерти. И это ощущение начиналось с запаха. Неистребимый, не выдуваемый весенним ветром запах мертвечины, старой падали, что клубился вокруг черных пятен на мостовой и черных луж над которыми роились мухи. Молодой солдат Ярослав Волков уже давно знал этот запах, так воняли рвы у крепостей, переживших штурм, или большие поля под солнцем, где недавно еще насмерть рубились люди. Но под крепости и на поля сражений нобили сгоняли мужичье, чтобы похоронить мертвых. Непримиримые враги даже устраивали перемирия для этого, а тут никто мертвых не хоронил, они и в домах и на улицах лежали неделями, превращаясь на солнце в черные зловонные лужи со скелетами в которых пировали тысячи разнообразных червей.
И тут солдаты увидали того, кто убирал мертвецов в этом городе. На одной из улочек, что пересекала главную дорогу, стоял приземистый человек. Был он в кожаном переднике до земли и с лицом замотанном тряпкой до глаз. Он глядел на солдат, а его руки в огромных рукавицах сжимали палку в восемь локтей с большим крюком на конце. А перед ним, на мостовой лежал труп. Это был изможденный мужчина, в грязной, с черными пятнами, одежде. Сам он был худ, но его багровая с буграми и кровоточинами шея, была толщиной с ляжку крепкого мужа. Шире его головы.