Инквизитор и нимфа
Шрифт:
— И как же ты собираешься победить Риберата? Он ведь не человек, его не ударишь ножом и не зашибешь камнем.
Мальчишка окинул землянина надменным взглядом:
— Я буду говорить с секеном. Я стану утабе-секен, Говорящим-с-Миром.
Салливан усмехнулся. Что бы там ни придумал маленький утабе, Ван Драавен вряд ли ответит на вызов. А уж его фальшивое божество точно на поединок не явится. Впрочем, не важно. Если все пойдет так, как задумал Марк, утан избавятся от бога Освободителя и без всяких поединков.
Видимо, утомленный кваканьем, мальчишка
Салливан провел в лесу весь день. Сначала на своем любимом камне, а потом, когда жара окончательно достала, углубился в чащу. Спугнул какого-то мелкого зверька вроде крысы, видел перепархивающего со ствола на ствол местного дятла, а больше никого и ничего. Солнечный свет копьями вонзался в землю. В воздухе разлилось напряжение. Лес будто замер в ожидании. Ждал беды, грозы, пожара… Насыщенный электричеством воздух покалывал кожу. Магнитосфера Вайолет была гораздо сильнее земной. На полюсах сейчас бушевали магнитные бури, но и здесь что-то ощущалось. Ломило виски. Боль мешала сосредоточиться. Так ничего и не надумав, Салливан обогнул скалы и поселок и по заросшему кустарником берегу выбрался к реке.
Уже смеркалось. На западном горизонте плясали молчаливые зарницы, высвечивали неровную гребенку сосен на той стороне. Вода казалась светлее потемневшего воздуха. Река успокаивающе бормотала. Марк выбрал камень покрупнее, уселся и, скинув ботинки, опустил усталые ноги в воду. Ступни обволокла прохлада. Землянин вздохнул и прикрыл глаза.
Кажется, он задремал, потому что проснулся от холода. Небо усыпали звезды. Дрожащими каплями они отражались в потоке. Чужие созвездия — или не чужие, просто Марк не узнавал знакомых очертаний. Вон та, бело-голубая, должно быть, Хатсия, острие меча. Или это более далекий, но и более яркий Альнитак? На востоке искрилась огромная туманность, и в ее сиянии почти тонул багровый шарик Марса… Стоп. Какой Марс? «Да ты, братец, совсем расклеился, — усмехнулся Марк. — Это же Бетельгейзе, альфа Ориона. Метастабильный красный гигант, вокруг которого вращается темная планета Геод. Странная звезда, странная, искусственная планета. Красный тюльпан, белый тюльпан… что же означает пиктограмма?»
Шагов он опять не услышал. Не скрипнула галька, не свистнула потревоженная чужим присутствием сонная птаха, лишь отраженные в реке звезды накрыла тень. Геодец присел на соседний камень.
В последние дни они с Марком почти не разговаривали. Казалось, священник его избегал — или просто внял предупреждению и решил оставить землянина в покое? Сейчас, однако, Ван Драавен первым нарушил молчание:
— Как продвигается лечение?
Показалось — или в голосе чужака опять мелькнула издевка?
— Нормально продвигается, — спокойно ответил Марк.
— И какой же диагноз у пациентки?
— А вам что за дело?
Священник обернулся. Его глаза отчетливо светились во мраке, словно у кошки или у волка. Марку пришлось напомнить себе, что геодцы вынуждены приспосабливаться к вечному полумраку. В
— Вы правы. Абсолютно никакого, — тихо сказал Ван Драавен. — Я просто поддерживаю беседу. Когда людям не о чем разговаривать, они говорят о пустяках.
— А для вас человеческая жизнь — пустяк?
— А для вас нет, Салливан?
Марк наклонился к воде, набрал полные пригоршни и сполоснул лицо. Кожу продрало холодом. Геодец был прав. Но что такое одна человеческая жизнь по сравнению с миллионами и миллиардами? Или все это опять лицемерие и важен лишь результат? Результат, достигнутый им, Марком?
Он выпрямился и, не глядя на миссионера, спросил:
— Вы принимаете исповеди, святой отец? У ионнанитов вообще есть понятие «исповедь»?
Геодец хмыкнул:
— Есть. Практически только оно и есть. Что делать перед концом света, как не исповедоваться?
— Хорошо. Примите исповедь у меня. Я солгал сегодня.
— И о чем же вы солгали?
— Я сказал мальчишке, что вылечу его мать.
— Зачем?
— Чтобы заслужить его доверие.
— Зачем?
— Чтобы узнать наконец правду о том, что здесь произошло. Вы отпускаете мой грех?
После недолгого молчания из темноты прозвучало:
— Кто я такой, чтобы отпускать ваши грехи?
Марк развернулся и уставился на геодца. Тень чернее самой ночи, светящиеся во мраке глаза. Не человек. Чужак.
— Вот именно, святой отец. Мне очень интересно — кто вы такой?
Священник ничуть не смутился:
— Это ваша исповедь, Салливан, или моя?
— А вам не в чем исповедоваться? Хорошо. Тогда объясните мне, какое отношение ваша сказка про Стражей и Звезды имеет к богу Освободителю.
Выражения лица геодца Марк разглядеть не мог, но в голосе Ван Драавена прозвучала насмешка:
— Ну как же, бог Освободитель и есть последняя Звезда. Та Хеспер, Звезда Заката.
— И от чего же он освобождает? От жизни?
Тон геодца сделался вкрадчивым:
— Вы невнимательно слушали мою историю, Салливан. Вам не показалось, что пресловутого Творца тоже стоит кое от чего освободить? В первую очередь от страха?
— Нет, — после краткого раздумья ответил Марк. — Не показалось.
— И очень жаль. Я был лучшего мнения о вашей сообразительности.
Миссионер поднялся с камня и двинулся прочь — туда, где угадывались горбатые домишки поселка. Еще секунда, и он растворился в прибрежном кустарнике.
Марк вновь уставился на реку. Темная, уже растерявшая все краски заката вода катилась к горизонту и там валилась за край. Щетина леса на противоположном берегу слилась с чернильным небом. Над головой плыла огромная, подсвеченная Ригелем туманность, и звезды гасли в ее торжествующем сиянии. Неожиданно Марк ощутил такое одиночество, которого не чувствовал еще нигде, никогда. Вздрогнув, он вытащил ноги из воды, растер онемевшие ступни и встал. Бросив короткий взгляд в том направлении, куда удалился священник, землянин подобрал ботинки и зашагал к палатке.