Инквизитор и нимфа
Шрифт:
Второе. Сам геодец. Как бы они с Марком ни старались держаться друг от друга подальше, а сталкиваться все же приходилось. Попыток прочесть Ван Драавена землянин больше не делал, но и без этого, если бы Марк заделался оператором, эффект «заглушки» был бы ему обеспечен. Между тем ни тошноты, ни головокружения в присутствии миссионера он не ощущал.
И третье… Третье, в чем Марк боялся признаться себе самому. Сны. Сны, от которых он пробуждался в холодном поту, наполовину вывалившись из спального мешка, скребя скрюченными пальцами днище палатки. Сны о личинке. О тонких ниточках, живых и беспокойных волосках, прорастающих сквозь плоть. О жвалах, жальцах, мандибулах, впивающихся в живое и мягкое. О липком коконе, из которого на свет пробивается… Марк стонал и переворачивался на другой бок, и в лицо ему светила рассеченная пополам луна, и дьявол на пороге церквушки требовал своего… Задохнувшись,
Дневная одуряющая жара и отсутствие сна начали сказываться. Реальность плыла. В раскаленные полдневные часы Марк уже не был уверен — то ли это горячий воздух дрожит над скалами, то ли рябит у него в глазах. «Вот так и сходят с ума, — думал он, — сходят с ума и бросаются башкой вниз на камни».
Пытка кончилась неожиданно. И опять все началось с запаха гари.
В эту ночь Марк прометался до утра и заснул только на рассвете. Его не разбудили ни красные солнечные лучи, ни птичий гомон от реки. Он проснулся от криков.
С тяжелой головой выбравшись из палатки, Марк обнаружил, что все наиру столпились на берегу. От леса на противоположной стороне поднимались дымные столбы. Наконец случилось то, что грозило округе уже больше месяца. Пожар. Сосняк занялся от одной из беззвучных вечерних молний. Из черных облаков вырывались птичьи стаи. Марк и не подозревал, что в лесу столько птиц. Треск огня был еще не слышен, но все бежало прочь — землянин видел, как какая-то игольчатая и гребенчатая тварь ростом с теленка бросилась в воду. Трое наиру сорвались с места. Они помчались к хижинам и вынырнули оттуда с длинными копьями. Кажется, тыквенная каша на сегодня отменяется. Марк поморщился. Ему отчего-то противна была мысль об убийстве спасающихся от общего бедствия животных. Однако и у туземцев жизнь несладкая. Мясо есть мясо.
Натянув рубашку, он подошел к берегу. Священник уже торчал там и смотрел в окутанный дымом лес. Выражение лица у него было кислое. Марк встал рядом.
— Огонь не перекинется сюда?
Ван Драавен оглянулся:
— Вряд ли. Река обмелела, но все же не настолько. Разве что ветер переменится и нанесет горящие ветки.
Ветер сильно и ровно дул с севера вдоль речного течения, относя пожар к югу. Там огонь шел полосой, уничтожая все на своем пути.
Оставшиеся туземцы быстро разобрали ведра и принялись — видимо, по распоряжению Ван Драавена — заливать водой тростниковые кровли своих хатенок. Теперь если и упадет на крышу горящий сучок, вспыхнет не сразу.
— Вижу, вы обо всем позаботились, — с мрачным одобрением буркнул Салливан.
Священник скривился еще больше:
— Обо всем позаботиться я, увы, не могу. Я не господь бог и не мать Тереза. Вашему дружку крышка.
Марк замер.
— В смысле?
— В смысле, Нарайя на рассвете отправился в лес проверять силки. Надо же ему кормить матушку, которую вы так чудесно излечили. Ну и… — Замолчав, священник кивнул на лес.
Дым к этому времени повалил гуще. Пожар приближался к реке. Птиц больше не было — все, кто мог, убрались, а оставшиеся сгорели. Ниже по течению туземцы ловили теленка-дикобраза. У скал поток пересекала еще тройка его собратьев. Салливан поднял глаза и увидел на утесе уже привычную черточку. Женщина стояла, вытянув руки к реке. Если она и кричала, то беззвучно.
Марк молча потянул с плеч рубашку.
— Вы куда, Салливан?
Землянин скинул ботинки и шагнул к реке. Его запястье обхватили железные пальцы.
— Вам жизнь надоела?
Марк стряхнул руку священника и ступил в воду.
— Рубашку возьмите, — процедил за спиной Ван Драавен. — Смочите водой и дышите через ткань. Хотя бы не так быстро задохнетесь.
Марк обернулся, и в лицо ему полетел серый комок рубашки.
Река обмелела от засухи настолько, что хоть вброд ее переходи. Марк брел, пока мог, а потом поплыл, рукой придерживая рубаху у лица. Надеть ее он так и не успел. В голове металась нелепая мысль: «Зачем? Из-за бабы на утесе? Из-за собственной растревоженной совести, из-за черной, как гарь, несправедливости? Мальчика лишили веры, отца, матери… а теперь неведомо кто, неведомо кто с зеркальным взглядом геодца и насмешливой улыбкой бога собирается лишить его и жизни. Неужели из-за этого?» Хотелось думать, что нет. Хотелось думать, что мальчишка нужен ему живым, чтобы дать наконец показания против Ван Драавена. Очень хотелось бы так думать…
Выбравшись из тепловатой воды, Марк сразу нацепил рубашку. Сделав пару шагов, он наступил на шишку, пожалел об оставленных на том берегу ботинках и стал осторожнее выбирать
Итак, он на другом берегу. Что дальше? Мальчишка либо уже задохнулся, либо сгорел, либо жив, но выбраться к реке не может. Понадеемся на последнее. Марк присел на корточки, набрал полную горсть желтой и колкой хвои. Он не был ни лесовиком, ни следопытом. Он и в настоящем лесу-то был всего три раза: в канадском Алгонкине, еще с отцом, потом с Лаури и Флореаном в душных бразильских тропиках и с университетскими друзьями, когда они ходили на байдарках в Бафе. Марк прислушался. Вдалеке, но все приближаясь, слышались треск и низкий зловещий гул. Землянин закрыл глаза и вслушался не слухом. Гибнущие жизни деревьев, мечущиеся маленькие жизни… не то, не то. Смотри на сцену сверху. Да, но как? Это вам не каток на знакомой до каждого булыжника площади. Как спроецировать абсолютно незнакомый лес? Будь у него хотя бы карта… Марк потянулся к запястью и сообразил, что оставил комм в палатке. Кретин! Он и сам теперь не выберется, если придется заходить вглубь. Подняв глаза в подернутое черной дымкой небо, Марк увидел парящий крестообразный силуэт, полукруг крыльев… Ястреб. Откуда здесь взяться ястребу? Марк не замечал до этого крупных хищников. На юге обитали летучие ящеры наподобие птеродактилей, а в здешнем небе самые опасные летуны были не больше земной пустельги, самые крупные — белые болотные цапли. Должно быть, пожар выгнал ястреба из самого сердца леса. Должно быть, огонь сожрал его гнездо, и осиротевшая птица кружила над разоренным домом… Что ж. Ястреб не смог спасти собственных птенцов, пусть спасет хотя бы человеческого детеныша. Марк лег на спину и, поймав взглядом летящий силуэт, потянулся вверх…
Он совершенно не был уверен, что из этого что-то выйдет — а потому контакт чуть не порвался, когда лес прыгнул вниз и река разлеглась горящей на солнце лентой.
Он видел как человек и как ястреб: желтизна тянущихся к небу, будто стремящихся оторваться от полыхающей земли сосновых верхушек — и стремительный бег мелких зверьков у их корней. Рыжие плети огня и мерцание расслоившегося воздуха. Горячие вертикальные потоки, распирающие его крылья, заставляющие взмывать выше, еще выше, туда, откуда лес в петле реки кажется блюдом… Марк сложил крылья и ринулся вниз, пропахал дымное облако, едва не задев ветки на макушках деревьев, и, снова расправив крылья, поплыл вверх… И тут он наконец увидел. Там, где огонь карабкался по стволам, и тлела хвоя, и пламя перескакивало с куста на куст, с ветки на ветку, бежал мальчик. Огненная полоса отсекла его от реки, и он что было сил мчался к югу. Над головой его со ствола на ствол парили летяги, прыгали мелкие белкоподобные твари, а в стороне щетинились иглами спины ящеров-дикобразов. Звери спешили, но пламя бежало быстрее. Вот объятый огнем ствол затрещал и рухнул, отсекая дорогу дикобразам. Выбил из себя новые искры, рассыпал тлеющие сучки… Ветер усиливался. Ветер мерно дул к югу, раздувая пожар, снося Марка-ястреба с курса.
— Нарайя! — заорал Марк, и ястреб, раскрыв клюв, крикнул резко и недовольно.
Бегущий замер. Он завертел головой, оглядываясь по сторонам, но по сторонам были лишь горящая хвоя, дым, треск, запах гари… Да что же ты застыл, недоумок! Беги!
Марк отпустил ястреба и ринулся вниз, упал камнем в клубящееся огненное месиво. И пламя распахнулось, пропуская его…
Он слышал от сильных ридеров, как это бывает. Все было совсем не так.
За порогом пещеры бушевала гроза. От ударов грома тряслись скалы, ветер завывал в расщелинах камня. Сквозняк задувал скудное пламя очага, прижимал к чихающим пеплом углям. Дым стлался под сводом пещеры. В дыму шевелилось что-то страшное, что-то каталось за порогом, стучало, просилось войти. Ливень рушился там сплошной стеной, и в ливне шагал страх. Утабе ушел на охоту, утабе не вернется. Его съела гроза. Скуля, мальчик ткнулся головой в мягкое, но жесткие руки перехватили его, подняли. Закопченный потолок приблизился. На лицо упала прядь волос, волосы пахли домом.
Жесткие руки пронесли его через пещеру и выставили на дождь. Ледяные капли ужалили кожу. Мальчик задрожал. Тьма и ливень, и холод, и руки не пускают. Он забарахтался, и тогда голос утаме сказал в его сердце:
— Смотри.
Он не хотел смотреть. Он уткнулся в пахнущее дымом и домом плечо. Тогда жесткие руки взяли его за подбородок, развернули лицом к бушующей ночи.
— Смотри и не бойся.
Небесный огонь падал белыми зигзагами, бичуя вздрагивающую от страха землю.
— Смотри. Это говорит секен. Ты вырастешь и станешь понимать его слова.