Инквизитор и нимфа

Зонис Юлия

Беленый домик станции, сад, череда коттеджей, желтые прямоугольники света в окнах придорожного паба, крест у старой кольцевой развязки — все промелькнуло в тумане и растаяло позади. Марк выбрел к дедовскому дому уже в сумерках. Батарейка в сенсорном замке еще не разрядилась, и он среагировал на прикосновение. А вот генератор не работал. Дед так и не подключился к общей энергосети, оставался чудаком во всем. На кухне, в ящике с инструментами и разной хозяйственной мелочью Марк откопал связку свечей. Он зажег свечи и натыкал всюду: на каминную полку, где в рамке из белых ракушек стояла его собственная фотография, на подоконник, на книжный шкаф с драгоценными бумажными томиками. Марка беспокоила мысль, что дом может сгореть. Его беспокоила и та мысль, что дом может не сгореть, поэтому для надежности он отправился в погреб, вытащил три бутылки виски и вокруг каждой

зажженной свечи разлил буроватое, отдающее спиртом и жженым дубом озерцо. Свечки догорят или просто упадут. Спирт вспыхнет. Кожа на лбу Марка начала зудеть, в голове поселился выдувающий мысли сквозняк. Мир то расширялся, то сужался до точки. Приступ приближался. Уже в полубреду Марк с ногами забрался в огромную медную ванну. Он боялся, что нет воды, но вода пошла, и даже горячая. С облегчением откинув голову к стенке ванны, Марк взял с полки дедовскую опасную бритву и аккуратно перерезал себе горло.

Очнулся он часа через два. Вода остыла. Больше половины выплеснулось на пол. Лужи были грязные, буровато-красные. Марк дотронулся до горла и ничего не нащупал. Он решил бы, что самоубийство ему привиделось, но смущали цвет луж, бурое пятно на воротнике рубашки и темный подсохший развод на лезвии. С трудом Марк выбрался из холодной ванны и, шлепая по полу мокрыми ботинками, роняя капли, ввалился в гостиную. В камине горел огонь. Перед камином в своем любимом кресле с цветочной обивкой сидел дед.

Ангус Салливан умер пять лет назад, и смерть его не пощадила. Плоть свалялась черными комками, губы сгнили, обнажив стершиеся желтые зубы; побелели и выпучились глаза. Несмотря на эту влажную непристойность, весь труп как-то ссохся, полегчал и занимал в кресле намного меньше места, чем живой Ангус Салливан. А еще он вонял. И пытался заговорить. Марк стоял в дверном проеме и тупо смотрел, как дед разевает рот, шипит, клокочет, шевелит огрызком языка.

Незадолго до смерти Ангус Салливан потребовал у единственного внука, чтобы тело его ни в коем случае не кремировали, а похоронили честь по чести на кладбище у старой церквушки. В старости дед окончательно выжил из ума, и требование было из той же серии — на заброшенном погосте уже лет восемьсот как никого не хоронили. Однако Марк, когда пришло время, выполнил просьбу. Тогдашняя его покорность казалась ему верхом идиотизма — и все же он запихнул дедовский труп в мешок, прихватил лопату и посадил аэрокар за оградой кладбища. Односельчане давно дрыхли, и никому не было дела до того, что Марк выкопал яму под древним, растущим за церковью дубом и зарыл там мешок с телом. Он попытался даже прочесть молитву, но вместо благочестивых слов в голову лезли одни ругательства. Ангус Салливан, возможно, и не возражал бы против такой отходной.

Сейчас, глядя на скворчащего, как сковородка с куском шпика, покойника, Марк сильно пожалел о том, что не кремировал тело. Страха он по-прежнему не испытывал, но была во всем этом такая непристойность, такая откровенная гнусность, что хотелось разве что плюнуть и пойти прочь. Вместо этого он поднял руки и сделал то, чего не сделал пять лет назад. Слетевшая с пальцев викторианца белая молния превратила в головешки и кресло, и его странного обитателя.

Марк откровенно полагал, что наконец-то, слава богам, окончательно спятил, поэтому просто-напросто убрался из так и не загоревшегося дома. Все еще нетвердыми после приступа шагами — левая нога раз, правая нога два — он вышел на ночную дорогу и побрел мимо вересковой пустоши вниз, к церкви. Над головой его застыла ополовиненная луна, слева плыли зеленоватые болотные огоньки, справа глухо и безнадежно дышало море. Сыростью и туманом веяло от болот, холодом и тоской нежилья. Левая нога раз, правая нога два. Марк уверен был, что, подойди он к обрыву и выгляни за край, увидит внизу, в полосе прибоя, бледные лица то ли русалок, то ли утопленников. Он не сходил с дороги. Так и шел между мертвым берегом и мертвым болотом, собирая на волосы висящую в воздухе дождевую хмарь. Дойдя до церкви, отворил калитку и шагнул на кладбище. Луну слопали тучи. Ближайшие надгробья чуть заметно белели, а дальше стояла темнота хоть глаз выколи. Марк почти ощупью добрался до дуба и потрогал землю у корней. Земля была разрыта. От холодных комьев разило смертью. Неверяще он снова ощупал край ямы и наткнулся на обрывки пластикового мешка. Это его и доконало.

Прежний Марк, наверное, тут бы и откинул копыта. Прежний Марк просто-напросто отказался бы оставаться в мире, где мертвецы поднимаются из могил по его зову, потому что такой мир слишком нелеп. Новый Марк присел у

ствола, прислонился спиной к ребристой коре и с минуту размышлял. Затем он активировал комм и позвонил Рону Олигви.

Рональдом Олигви звали самого сволочного из знакомых Марку адвокатов. Он ведал всеми темными делишками семьи Салливан, не раз вытаскивал из-за решетки Шеймаса и совсем недавно консультировал его племянника по делу Медичи. С Шеймасом Рональд дружил с детства. По семейной легенде, дядюшка Марка (тогда, впрочем, рыжеволосый шкет двенадцати лет от роду, а никакой не дядюшка) защищал хрупкого смуглокожего австралийца от дублинской шпаны. Происходило все это в те полумифические времена, когда Ангус Салливан не удалился еще от мира, преподавал в университете курс гэльской поэтики и покровительствовал босякам из эмигрантского квартала. Старину Ангуса Рон почитал чуть ли не за крестного отца, и не было случая, чтобы отказался помочь кому-то из клана Салливанов. И не было случая, чтобы за свою помощь адвокат не содрал кругленькую сумму.

Олигви выслушал Марка и позвонил кому надо, а уже потом направил к Марку своего личного врача.

Через два дня пришли результаты экспертизы. Первое: кровь в ванне несомненно принадлежала Марку, и пролилось ее столько, что жертва никак не могла остаться в живых. Второе: судя по анализу ДНК и зубной формуле, в кресле сидел именно Ангус Салливан. Третье: мешок порвали изнутри и могилу тоже разрыли изнутри.

Четвертое. В кабинете невропатолога улыбчивый человек в белом халате продемонстрировал Марку снимки, результаты энцефалограммы и электромиографии. С немалым удовольствием, смакуя каждое словечко, врач выдал диагноз:

— Имеем двустороннее поражение коры большого мозга в области верхней трети предцентральной извилины, двустороннее субкортикальное поражение лучистого венца и очаговые процессы в пирамидной системе и мозжечке. В жизни не видел подобного. У вас наблюдается сразу параплегия с джексоновской эпилепсией и миоклония, то есть проще говоря, сразу две формы эпилепсии плюс развивающийся паралич нижних конечностей. Да на вас, друг мой, можно диссертацию сделать.

— Что еще можно сделать, кроме диссертации? — процедил Марк.

Эскулап моргнул, жестоко вырванный из научных эмпирей.

— Э-э… Я пропишу вам противосудорожные препараты и аминазин. Скажите, почему вы не обратились раньше?

— Раньше у меня ничего не было.

Врач покачал головой и подвигал сложенными перед грудью пальцами.

— Странно. Странно. Обычно эпилепсия проявляется еще в детстве. В любом случае… Если бы мы застали процесс на ранней стадии, я бы попытался выписать вам направление в клинику на Терре… Ах, вы викторианец? Тогда увы. Генная терапия могла бы облегчить состояние, об окончательном излечении сейчас уже речи нет. Можно только подавить симптомы. Еще тридцать лет назад я предложил бы вам поставить водитель ритма и чип с нейросупрессором, а то и сделать подсадку кибермозга, но ваш орден, извините, запретил использовать технологии атлантов.

— Сколько я еще протяну?

— Честно? Я не понимаю, почему вы до сих пор живы, относительно вменяемы и способны передвигаться самостоятельно. Извините за прямоту, но я предпочитаю быть откровенным с пациентами. Вы можете впасть в кому в любую минуту. Вы умираете.

Марк уставился в окно на засыпанные снегом крыши. Низкие тучи брюхами цеплялись за макушки небоскребов. Близилось Рождество. У супермаркетов торчали огромные елки, а в Центральном парке вовсю звенели колокольчиками кареты и сани. Луч солнца ворвался в облачную прореху, и снег на крышах засверкал. Викторианцу припомнился совсем другой блеск — блеск жесткого стального перекрестья. Опять он умирает… Боги, какая скука.

Салливан отвернулся от окна и взглянул на невропатолога. Тот беспокойно дернулся, словно разглядел пялящуюся из глаз викторианца тень.

— Касательно последнего вашего приступа и вопросов, которые у вас возникли. Эпилепсия часто сопровождается психическими расстройствами, изменением личности. Возможны бред, зрительные и слуховые галлюцинации, сомнамбулизм, резкие перепады настроения. Психопатологии, вплоть до маниакальной депрессии и некоторых проявлений шизофрении. Вы можете слышать голоса, которые прикажут вам причинить вред себе или окружающим. А еще многие эпилептики крайне религиозны, утверждают, что созерцали во время приступов божественные явления, рай, испытывали чувство экзальтации и восторга. Считается, к примеру, что Магомет и Иоанн Богослов страдали эпилепсией. Так что ничего экстраординарного в ваших видениях нет. Я выпишу вам направление к психиатру…