Инквизитор и нимфа
Шрифт:
— Спасите! — пискнул лепрекон по-английски. Спасти человечка Марк не успел. Геодка сжала шею лепрекона пальцами и оторвала ему голову.
— Ты не представляешь, как давно мне хотелось это сделать, — промурлыкала она.
Из разорванной шеи человечка брызнула красная кровь. Капельки упали на щеку викторианца — и тут в его груди взорвалась убийственная, непереносимая боль.
За последние три года Марк Салливан умирал не раз.
Во сне и в бреду, когда жгучей капелью стекал купол дублинского супермаркета, а внутри царапалась личинка.
В задымленном лесу, когда он был туземным мальчишкой и волдыри на ногах лопались, не успев набухнуть. На ионнанитском кресте. В дедовской ванной.
Только никогда еще смерть не была к нему так
С недоумением Марк услышал собственный крик — не крик, а вой, раздирающий в клочья легкие.
С недоумением увидел, как изъязвляется кожа на руках, обнажая мясное месиво. Кровь забрызгала лужайку широким пятном. Клетки лопались одна за другой, высвобождая содержимое, словно в каждой включилась миниатюрная микроволновка.
Среброволосая девушка уронила фигурку, отбросила назад тяжелые волосы и отступила на несколько шагов. Возможно, ей не хотелось пачкать в крови белую крестильную рубаху. Марк бессильно смотрел, как она отходит и останавливается у корявого ствола ивы, той самой, в которую еще недавно упиралась спиной и напряженными ягодицами. Смотрел, пока мог смотреть. Затем глаза перестали видеть.
Марк остался один в темноте. В темноте, где не было теней, в предрассветном мраке, без луны, без солнца и даже без убитых им самим фонарей. В том мгновении перехода между ночью и днем, когда Оле не мог явиться на помощь. Сейчас вместо Оле, прохладного, спокойного, верного Оле над Марком стояла «заглушка», и он впервые понял, почему психики так ненавидят геодцев. Сознание почти ослепло от боли. «Заглушка» терзала обнажившийся мозг не слабее, чем быстрая смерть терзала тело.
Если бы небо было чуть светлее…
«Но ты же хотел умереть, — хмыкнул голос внутри Марка. — Ты хотел и добился своего… Наслаждайся».
«Я хочу знать, что происходит».
«Стоит ли смотреть дареному коню в зубы?»
«Я хочу знать, что происходит».
«Ты просто цепляешься за жизнь, трус».
«Я хочу знать, что происходит, и я это узнаю».
Времени у Марка почти не оставалось, и все же кое-что он еще мог сделать.
От ворочающегося на земле тела побежали жиденькие, неубедительные молнии. Жалкие, как струйка напрудившего щенка, они не убили бы сейчас и мухи, но Марк не собирался убивать мух. Молнии стеклись в ручеек и, дотянувшись до кованого основания фонаря, лизнули железо. Низковольтный ток разбудил светильник. Фальшивое синеватое пламя мигнуло и вспыхнуло, отбросив на лужайку круг бледного света. Света едва хватило, чтобы проявить у ног вставшей на четвереньки фигуры полупрозрачную тень. Еще через мгновение тень налилась чернотой, и Марк нырнул в этот чернильный мрак, как измученный зноем бросается в ледяную воду.
«Пятнадцать человек на сундук мертвеца». В голове Вигна крутилась эта нелепая фраза, крутилась и крутилась, словно поставленная на циклическое прослушивание запись.
Происходящее казалось бы смешным, не будь психику так больно и жутко. Пятнадцать «заглушек» терзали его бедную голову, пятнадцать красных раскаленных звезд под веками. Пятнадцать человек на… Только среброволосые гости — не люди. Это Лукас понял еще до того, как «узы», звякнув, оборвались, икэсугиру мешками повалились на пол и сам он через секунду последовал за ними. Пятнадцать пришельцев, похожих, как близнецы, стащили Шеймаса с платформы и швырнули наземь. В центр круга. Пятнадцать выстроились в кольцо, положив руки друг другу на плечи, и сейчас исполняли что-то вроде сиртаки. По часовой стрелке, быстрее, все быстрее — и против, все медленнее, и снова… Лукас не понимал, почему Шеймас ничего не делает, ведь «заглушки» на ирландца не действовали. Однако старший Салливан не пытался уйти. Он валялся в центре круга и выл от боли. Сам Лукас тоже взвыл бы, но мышцы гортани сковала судорога. Если геодцы не уберутся в течение часа, ему конец. Свет в цеху лихорадочно мигал, искрила проводка. Уже тянуло вонью жженого пластика. По волосам танцующих пробегали синие электрические искорки, а там, где Шеймаса
Лукас не понял, в какой момент все изменилось. Свет снова мигнул и вспыхнул ярче. Танец продолжался, но что-то нарушилось в его безжалостном ритме. Лукас не мог разглядеть, что происходит в центре круга. С огромным трудом психик встал на четвереньки, а затем, цепляясь за стену, поднялся во весь рост. Шеймас… что делает Шеймас? Ирландец лежал в пятне темноты, и это пятно подергивалось, обретало форму… Над Шеймасом, из Шеймаса поднималась тень. У тени было лицо Марка Салливана и белые глаза призрака. В правой руке тень держала узкую полоску мрака. Меч. Черная, как ночь, катана.
Танец прервался. Среброволосые остановились, но все еще держали круг.
Тень улыбнулась и сказала голосом Марка:
— Приветик, Стражи. Спорим, что мое вуду круче вашего?
Призрак поднял катану — и в ту же секунду Лукас ощутил, как неведомая сила вздергивает его на ноги. «Узы». На него наложили «узы», ну и пускай. Он чуть не заплакал от счастья, потому что боль в голове прошла. Краем глаза психик увидел, как рядом поднимаются сержант Круг и лейтенант Николсон. В руках военных были лазерные винтовки.
Глава 6
Мутабор
Такой одинокой можно быть только во сне, когда бредешь сквозь анфилады комнат и в каждой следующей чудятся музыка и голоса — но ты переступаешь через порог, и опять никого, ничего.
Прощание с Марком. Свадьба с Фархадом. Отлет на Терру. Все прошло так быстро, угарно, странно. Особенно само венчание. Фархад неожиданно оказался католиком, и они венчались совсем по-настоящему, в маленькой церквушке на улице, которая (смешно) называлась виа Лаура и которую Флореан Медичи именовал их фамильной церковью. И был хор голосов, и желтое мерцание свечей, и дурацкая душная фата, и рука Фархада — мягкая и неприятно липкая от пота.
А потом оказалось, что Фархад намного больше интересуется своими киберсистемами, чем молодой женой, — и это даже хорошо. Хорошо потому, что на Земле всю кибернетику контролирует орден, а вот на Терре свободная торговая зона, и много молодых фирм обосновалось именно там. И значит, наверняка приглашение, рабочая виза, отъезд. Навсегда? Навсегда…
Лаура ненавидела слово «навсегда». Навсегда умирают, а расстаются надолго. Всего лишь надолго — но это долго тянется, и тянется, и вытягивается до того, что его уже не отличишь от проклятого «навсегда».
Они летели на курортном лайнере, где даже «гробы» для стазиса были с золотыми ручками, а от напитков в баре рябило в глазах. Красные, зеленые, желтые коктейли, коктейли светящиеся, коктейли всех цветов радуги, горящие, невесомые, состоящие из мелких, парящих над стеклянной трубочкой бусинок. На всю стену раскинулся панорамный экран, в верхнем левом углу которого разгорался Ригель. Но ярче Ригеля пылали облака огромной туманности Голова Ведьмы («Там „Лакшми“, — сказал Фархад. — Лемурийская сестричка „Цереруса“, только покруче, во-во, сильно круче. И с „Цереруса“ нас вышвырнут через пару лет, — прошептал Фархад. — Лемурийцы заключили договор с атлантами и будут ставить на свои корабли кибермозги. Тут-то Земле и крышка, ага, крышка. Мы вроде как собираемся делать программку, ломающую кибермозг, только у нас нет ни одного нормального образца, все столетней давности. Мы пролетим, как стая уток над утесом. Пока фирма не прогорела, я соберу деньжат, и мы, дорогая, с тобой сбежим на Шельф. Лемурийцы там как раз строят заводы по выпуску атлантской проды, а меня возьмут в девелопмент. У меня есть кое-какие связи, ага, связи имеются», — удовлетворенно пояснил Фархад). Лаури стояла у экрана, смотрела на Ригель и недоумевала, откуда взялся этот потный, нелепо повторяющийся человечек и чего он от нее хочет. Корабль сделал какой-то непонятный маневр, и звезды на экране перевернулись. Яркая желто-оранжевая точка приблизилась, задышала горячо и победно. Гелиос-5, солнце ее новой родины…