Инквизитор. Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален
Шрифт:
– Видно, он попытался по воде уйти, – предположил Максимилиан.
«Да, в доспехе и со сломанной рукой, конечно, всякий захочет поплескаться в воде».
Волков не стал говорить молодому человеку, что в плохой, в нечестной войне, где нет места ни чести, ни совести, утащить тело видного офицера – дело обычное. Дело вознаграждаемое. Наверное, ублюдки тащили Бертье по земле, привязав за ноги к лошади, чтобы показать старшим офицерам. Может, награду выклянчить. А потом повесить труп на том берегу, на виду, тоже ногами кверху и непременно голым. Когда Рыцарь Божий шёл драться с хамами
Волкова, хоть он и смертельно устал, но злоба стала заливать его, при этом добавляя ему новых сил.
– Всё, уходим, – командовал он.
Раненых относили к дороге, там уже телега приехала. Всего живых набралось десять. Десять! От роты в двести с лишним человек! Нет, тут было что-то не так. Глядя на остатки одной из своих рот, которые уместились в одной большой обозной телеге, он раздражался ещё больше.
Шёл так, чтобы телегу эту не видеть, и свернул к реке, к броду, чтобы хоть Увальня найти. Нет. Александра Гроссшвюлле на песке они не нашли, вообще ни одного мёртвого на берегу не было. Та рота хамов, что терзала Рене, забрала всех мёртвых с собой. Зато на той стороне были арбалетчики и аркебузиры, они стали стрелять по фонарям. Полетели пули и болты. Максимилиан велел тушить фонари, хотел уже приказать стрелкам, чтобы запалили фитили и ответили, но кавалер вдруг почувствовал себя не очень хорошо, он устал за этот день, так устал, что даже злиться больше не мог. Бертье, Увалень, целая рота его людей, Гренер-старший, ушедший на тот берег со своими кавалеристами. Всех их больше не было.
– Нет, не будем стрелять… Уходим.
Солдаты и рады были, потянулись наверх, от реки к дороге. Туда, где вовсю в темноте стучали топоры. И последним шёл их командир, уставший человек в дорогом доспехе и с топором в руках.
Ничего не кончилось, ночь была ничем не легче дня. Когда они подходили к лагерю, им навстречу вышел, да нет, выбежал ротмистр Вилли с небольшой лампой в руке.
– Телега с ранеными приехала, я понял, что вы идёте, – было видно, что Вилли взволнован.
– Говорите, – сухо сказал полковник.
– Те возницы, которые нанимались со своими телегами, уйти желают, – сразу выпалил молодой ротмистр.
– Что? Куда ещё уйти? – не понял Волков.
– Сбрасывают поклажу наземь, хотят уезжать, говорят, что завтра мужики у них всё поотнимут. А им их телеги и лошади, говорят, дороги.
– А Рене где, он, что, этого не видит?
– Он их уговаривает не уезжать.
– Что? – Волкова снова стала разбирать злость. Как хорошо она придавала ему сил. – Уговаривает?
– Да, а ещё…
– Ну? – он поднял и положил топор на плечо.
– Люди из первой роты, корпорация из Левенгринка, их человек двадцать… Их корпорал говорит, что они тоже уходят, – продолжал Вилли всё так же взволнованно. – Они…
– Ротмистр Вилли, – перебил его кавалер.
– Да, господин полковник.
– Люди ваши надёжны?
– Мои люди? А, ну… Они же, кроме тех, что недавно набраны, все на вашей земле живут, дома там у них, семьи. Преданны вам, не в одном деле с вами были.
– Где они?
– Вдоль реки частокол ставят, окапывают…
– Бегом за ними, а потом ко мне, – сказал Волков и пошёл, – пятьдесят человек с парой сержантов, и пусть сразу фитили запаливают.
– Будет исполнено, – отвечал молодой ротмистр, тут же скрываясь в темноте.
А Волков, проклиная своего родственника Рене, пошёл в лагерь.
«Ну что за офицер, ни на минуту нельзя оставить!»
Лагерь уже начинает походить на лагерь: костры, котлы на них, запах пищи, кое-кто палатки уже поставил, всё вокруг заставлено телегами и возами, лошади выпряжены. В одном месте много факелов и фонарей. Волков сразу направляется туда.
Тут к нему подбегает новый ротмистр Мальмериг:
– Господин полковник, там возницы запрягают лошадей, провизию с телег скидывают… Слушать ничего не хотят.
– Где они?
Мальмериг его ведёт чуть в сторону, к северному участку частокола, там несколько человек и вправду впрягают своих лошадей, ещё некоторые скидывают мешки с провизией, палатки из своих телег.
– Куда собрались? – орёт Волков.
Мужички оборачиваются, смотрят на него, на Мальмерига, на Максимилиана. Смотрят и молчат, почти все дело своё приостановили.
– Я спросил, куда собрались? Кто старший, кто говорить будет?
Возницы переглядываются, наконец сам по себе определяется старший из них:
– Господин… Это… Телеги-то наши.
– И лошади наши, мы нанятые, – кричит из-за его спины ещё один.
– И что?
– Ну так это… Завтра, солдаты говорят, сюда хамы придут…, – объясняет старший.
– Лошадок наших заберут, телеги заберут, – орёт второй.
– Ещё и нас резать надумают, с них станется, – вмешивается в разговор третий.
– В общем, мы решили в Бад-Тельц податься, там вас ждать будем.
Волков даже и секунды не думает:
– Распрягайте лошадей. Никто никуда не едет. На дороге мои разъезды, если кого из вас приволокут, так буду считать дезертирами. Дезертиров я вешаю.
Больше он этим людям ничего и не собирался говорить, для них и этого было достаточно, повернулся и пошёл туда, где горело больше всего фонарей и факелов.
А там собралось не менее пяти десятков человек, все галдят, друг друга пытаются перекричать. Рене что-то говорит, но его не слушают, солдаты его обступили. И что хуже всего, там не только солдаты первой роты.
Волков бесцеремонно расталкивает всех, пробираясь к Рене, хватает того за руку, оттаскивает чуть в сторону.
– Господи, Мария, матерь Божия, как хорошо, что вы появились, – Рене, болван, ещё и крестится у всех солдат на виду.
Кавалер не удостаивает родственника ответом, поворачивается к солдатам:
– Кто старший?
– Ну я, – отвечает один из солдат.
– А имя и звание у тебя есть?
– Корпорал Левенгринской воинской корпорации Рудольф.
– И какого дьявола ты и твои люди не работают, корпорал Рудольф? Или вы, может быть, господа благородные, может, за вас другие должны частокол вокруг лагеря ставить?