Иное решение
Шрифт:
– Курсант второго взвода второй роты Осипов.
Комдив посмотрел на него с интересом.
– Что-то акцент у тебя, сынок, больно знакомый. Откуда призывался?
– Из Мордовии, товарищ комдив!
– Мордвин?
– Так точно!
– Как служба идет?
– Нормально, товарищ комдив!
– Ну, хорошо, курсант Осипов, служи.
И комдив, протерев пенсне, двинулся дальше.
Надо признать, что Колька по-русски говорил с небольшим акцентом. Многие люди, всю жизнь прожившие в России, говорят нечисто. Бывают акценты кавказский, татарский, узбекский, украинский.
Проверяющий нашел, что училище заслуживает оценку «хорошо», а прощаясь, отозвал начальника училища в сторонку и, хоть и не положено по уставу, и не друзья они были, обратился с просьбой:
– Товарищ полковник, извините меня за то, что обращаюсь не по службе…
– Все что угодно, товарищ комдив, – вытянулся начальник училища.
– Ну, что вы, вольно, – смутился комдив. – Помните курсанта из второй роты?
Полковник подумал, что высокое начальство хочет отметить командира роты.
– Так точно, товарищ комдив. Хорошая рота. И командир отличный.
– Не спорю. Я о курсанте.
– Осипове?
– Да, именно об Осипове. Дело в том, что он – мордвин, мой земляк. Я давно не был на родине. Хочется сделать что-нибудь приятное для земляка. Нельзя ли устроить так, чтобы этот курсант продолжил службу в хорошем округе?
Комдив так поставил ударение на слове хорошем,что начальнику стало понятно, что округ этот должен находиться в Европейской части Союза, но не Киевский Особый.
– Можно, товарищ комдив. Вот, например, из Ленинградского разнарядка имеется.
– Вот и отлично.
С тем комдив и уехал. Он был родом из Мордовии и, как и Коля, мордвин. Почти всю войну он был начальником штаба у маршала Жукова, который ценил и уважал его. Во время войны этот человек дослужился до больших звезд, и даже Сталин отмечал его знание военного дела. Звали его Пуркаев Максим Алексеевич.
К добру ли, к худу было такое вмешательство заслуженного полководца в судьбу Кольки? Может, в каком-нибудь захолустье Коля прожил бы более спокойную жизнь, обзавелся бы семьей, нарожал детишек и вышел в отставку, отслужив честно и беспорочно положенный срок, но, как говорится, история не знает сослагательного наклонения.
IX
Ленинград оглушил Кольку. Выйдя на Невский с Московского вокзала, Колька сразу же попал в самую гущу повседневной жизни огромного города. Неуклюже ехали троллейбусы, дребезжали трамваи, сигналили таксомоторы, везде люди, люди, люди. Все куда-то спешили, и никому ни до кого не было дела. Колька, выросший в тихой глуши и до сих пор служивший в относительно спокойных местах, и представить себе не мог, что на свете может быть столько машин и столько людей! Честно признаться, он оробел и сам себе казался уже не таким красивым и уверенным, как час назад, в поезде.
Расспросив у постового милиционера дорогу, Колька пешком отправился в штаб округа, благо все его пожитки умещались в небольшом фибровом чемодане. В штабе округа новоиспеченный лейтенант смутился еще больше. В своих мечтах он представлял, как явится в управление кадров, лихо отрапортует о прибытии и внимательный офицер-кадровик сразу заметит, какой он замечательный человек и как повезло округу, что Красная армия доверила лейтенанту Осипову именно в нем проходить службу. Однако никто в штабе не удосужился пригласить оркестр и постелить ковровую дорожку для встречи столь высокого гостя.
Штаб жил своей жизнью. Сновали из кабинета в кабинет капитаны и майоры, резво передвигались полковники, даже комбриги и комдивы вышагивали так молодцевато, будто только вчера приняли под командование роту. Больше всего Кольку смутил капитан-дежурный. Едва лейтенант зашел в вестибюль, как тот возник перед ним, румяный, в новенькой щегольски подогнанной форме, благоухающий «Шипром», как высшее существо с другой планеты, всем видом своим давая понять, мол, куда ты, лейтенант, со свиным рылом да в калашный ряд.
– Я тут… У меня вот… – Колька смутился, стал шарить по карманам, хотя и знал, что направление лежит в нагрудном кармане вместе с командирской книжкой и комсомольским билетом.
Капитан терпеливо ждал. Наконец направление нашлось.
– Вам на второй этаж. Двести шестой кабинет.
В двести шестой кабинет Колька зашел уже «прибитый». Майор-кадровик, точная копия капитана-дежурного, такой же холеный и румяный, в такой же новенькой пижонской форме («Уж не брат ли?» – подумал Колька) в ответ на приветствие, не предложив сесть, спросил:
– Связист?
– Так точно. Связист.
– Вот и отлично. Нам связисты нужны. Будете службу проходить в Н-ской стрелковой дивизии.
– Как в стрелковой?! Как в дивизии? – задохнулся Колька. – Да я…
– Товарищ лейтенант! – осадил его кадровик. – Вы прибыли служить или, может, к теще на блины?
Колька покраснел. Ему почему-то казалось, что он окажется в глубоком, тщательно охраняемом бункере, будет «качать связь» для наркомов, может быть, даже и для САМОГО!.. В училище он был одним из лучших курсантов, великолепно знал все модели радиостанций, неужели в округе негде применить его знания, кроме как в стрелковой дивизии на простейших рациях?
– Никак нет, товарищ майор.
– То-то же. Связистов не хватает. А дивизия – геройская! В годы Гражданской войны ею командовал сам товарищ… – и майор назвал фамилию героя, чей портрет пролетарии носили на демонстрациях. – Так что давай, служи.
Кроме того, героическая дивизия располагалась за полтораста километров от Ленинграда в лесисто-болотистой глуши. Дыра, одним словом.
Колька, разбитый и раздавленный, поплелся на вокзал, на этот раз – Финляндский. Он уныло осмотрел броневичок, с которого Ленин обращался к рабочим и солдатам в семнадцатом году. Веселая и суетная жизнь северной столицы окружала его, как течение реки обтекает старый баркас, ржавеющий в затоне. Вечерний поезд увозил его к болотам, комарам и гранитным валунам.