Иногда Карлсоны возвращаются

Незнанский Фридрих Евсеевич

– Саша, тихо! – Плетнев попытался еще раз воззвать к остаткам разума Турецкого, не успевшим нынче вечером утонуть в алкоголе. – Саша, все не так, как ты думаешь!

Словно

прислушавшись, наконец, к его словам, Саша замер. Обнадеженный Плетнев отпустил Турецкого. В тот же миг, почувствовав себя свободным, тот замахнулся и ударил Антона. Антон не сделал и попытки уклониться от удара или ударить в ответ. Ирина вскрикнула: из разбитой губы Плетнева потекла кровь. Однако и Турецкому торжествовать не пришлось: не рассчитав замах, он сам завалился на бок и ударился скулой о крючок, где висела ложка для обуви.

Некоторое время они оба смотрели друг на друга с разбитыми лицами: только Плетнев твердо стоял на ногах, а Турецкий почти лежал на полу.

– Ну и что? Полегчало тебе? – спросил Плетнев. Он хотел, чтобы это прозвучало сочувственно, но прозвучало раздраженно. Ну, а что, скажете, он не прав? Этот умник надрался, как свинья, ввалился в чужой дом, попытался избить хозяина… У кого угодно терпение лопнет!

Турецкий с трудом поднялся на ноги. Произнес почти трезвым голосом:

– Не-а… не полегчало.

Он смотрел на Ирину. Ирина смотрела на него, – скорее растерянно и сочувственно. Однако в ее замутненном слезой взгляде Турецкому почудилась уклончивость, свойственная нечистой совести.

– Ира. Я ухожу. Плетнев. И от тебя ухожу. Из «Глории». Вы поняли? У-хо-жу!

– Нет. Не поняли, – наставительно, точно с дошколенком разговаривал, произнес Антон. – Проспись сначала.

Турецкий загадочно улыбнулся. Поднял вверх указательный палец:

– Зря не поняли. От этого – не проспишься… Я – улетел. А вернуться – не обещал…

И, пошатываясь, ушел в темноту лестничной площадки.