Иномиры (сборник)
Шрифт:
Но ничего этого не видала выбежавшая в сад Оля. Темно было для нее все вокруг, как в подземелье.
Терзала одна горькая мысль: «Высшая мера! Высшая мера!» Ум ее и сжатое спазмом сердце содрогались от горя и гнева.
«Отнять жизнь у преданного долгу человека!… Притом в мире, где «Разум не отбрасывает теней Зла»! А разве не самое жестокое и безнравственное лишить их с Альсино счастья, а у него отнять еще и высший дар Природы — жизнь?
И после этого они еще берутся поучать нас, полудикарей, считая, что мы чуть лучше, но много опаснее неандертальцев!
Еще
Гильотина с потоками крови из обезглавленного тела неэстетична! Как и болтающиеся на виселице трупы… Не расстрел же! Скорее «цивилизованный» электрический стул, когда смертник корчится от закипевшей в венах крови! Есть еще изуверский костер или варварски «гуманная» душегубка, превращенная в газовую камеру с окошечком для наблюдения за последними конвульсиями обреченных. Или, может быть, по примеру античной древности поднесут Альсино в присутствии родных и близких чашу с какой-нибудь местной цикутой? Заставят, как Сократа, быстро ходить у ложа, чтобы скорее подействовал яд, онемели ноги, а когда ляжет, то замрет и его сердце?…»
Перед нею покорно стоял ждущий ее Робик.
«Эх, Робик, Робик! — подумала она. — Куда там твоей математической логике против «гуманности» Высшего Разума! Я бы рассказала тебе и о чутком музыканте, и о вынесшем ужасы репрессий старце, не говоря уже о «глубине материнской любви», да была бы плохой воспитательницей!»
Робик не услышал и не воспринял всей боли ее невысказанных слов.
Смотря невидящими глазами, молча прошла Оля мимо биомашины в затейливую калитку, служившую без ограды лишь украшением, и оказалась на дорожке, приведшей недавно их с Альсино сюда, в дом матери.
Не отдавая себе отчета, стала она подниматься в гору, словно могла уйти, спастись от неизбежного…
«Альсино, бесконечно дорогой и близкий Альсино! Несчастный, ослепленный собственной добротой и преданностью Долгу человек, ты теперь за все получил сполна! И в этом мире ни одно благодеяние не остается безнаказанным!»
Не только отчаяние душило Олю, она задыхалась от горя и гнева.
И ей показалось естественным, что сама земля отзывается негодующим гулом, колеблясь под ногами.
Оля взбиралась все выше и выше, к скалистому карнизу, нависавшему над дорогой вдоль каменных стен, похожих на крепостные, откуда когда-то защитники поливали горячей смолой осаждающих.
Но не смола грозила Оле с каменных бастионов… Не видела она, что вверху от сотрясения сорвалась целая скала и тяжело скатывается по крутому склону в сопровождении потока скачущих камней.
Не видела Оля и стремившегося не отстать от нее, предсказавшего это землетрясение Робика.
Трудно сказать, какие процессы происходили в его искусственном мозгу, но он твердо знал, что должен
Трещина на этот раз не разверзлась перед Олей, но углубление в карнизе над нею было продолжением выемки, по которой, как по желобу, скатывалась каменная глыба…
Робот зафиксировал все это, и для его молниеносно действующей вычислительной системы понадобились доли секунды, чтобы определить точку встречи каменного потока с бегущей девушкой. Дальнейшие его действия диктовались ему программой, дополненной воспитанием. Он рванулся, как спринтер, догнал Олю и успел резким толчком отбросить ее вперед, в мгновение оказавшись на ее месте. Скала рухнула на него и задержалась на выступе, где проходила горная тропа.
Оля обернулась на грохот и в первый миг не поняла, что произошло, увидев лишь торчащую из-под глыбы голову бедного Робика. Затем камнепад обрушился на это место и там образовалась горка из камней. Разогнавшиеся под уклон осколки перелетали через нее.
Оля опустилась на землю и только теперь зарыдала.
— Ах, Робик, Робик! — сквозь слезы шептала она. — Это не только тебе насыпан могильный курган, но и всем нашим погибшим друзьям… И Альсино, моему Альсино тоже!…
И она непроизвольно посмотрела на небо, словно по примеру своих прабабушек взывая к нему, и увидела там что-то летящее.
Птиц здесь, как она знала, не водилось. Значит, летел осторожный человек, не пользуясь опасной тропой.
Плащ развевался за ним, и он летел не над ущельем, а приближался к дорожке, к только что возникшей груде камней, к Оле…
Не веря себе, Оля узнала в летящем человеке Альсино…
Но ведь он уже не летает! Это у нее галлюцинации от всего пережитого!…
Но Альсино — а это действительно был он — спустился на землю около Оли и склонился над нею. У нее не было силы встать. Он помог ей, ласково задержав ее руки в своих.
— Как ты мог прилететь ко мне? Что с тобою сделали?
— Со мной? Ничего, — мягко ответил Альсино. — Но пережитые мной потрясения и тревога за тебя вернули мне былую способность обнуления масс. Увидев тебя, бегущую по дорожке, столь опасной в эти минуты, я ощутил в себе способность взлететь и помчался за тобой.
— Как же «они» выпустили тебя? Ты же приговорен к высшей мере!…
— Я все объясню, а сейчас позволь мне прижать тебя близко к себе, чтобы вызвать наше общее обнуление масс. Мы полетим обратно к маме.
— К маме? Которая обрекла тебя на смерть?
— Мы с тобой живы! И будем жить вместе, но…
Он не договорил, крепко обнял Олю, и она почувствовала потерю веса, а в следующее мгновение земля ушла у нее из-под ног. И они уже летят над речкой, виднеющейся внизу, как когда-то над другой рекой, в другом мире.
Опустились они перед самым домиком Моэлы, где их ждали взволнованные судьи.
Моэла бросилась к девушке.
— «Не могу простить себе, — передавала она ей, — что не поняла твоего состояния, не оберегла… Конечно, жаль вашего Робика, прекрасная была биомашина».