Шрифт:
О том, что прилетели пришельцы, Донат Пронькин узнал первым. И не потому, что верил в них или ждал прилета, а наоборот — у Доника, как говорит химик Волин, трезвый научный ум, не допускающий мистической чепухи, потому что она лежит за пределом опыта. Доник с детства преклонялся перед вольными мыслителями восемнадцатого века, а бабушка говорит, что уже в три года он не хотел слушать сказки и требовал правды о том, как размножаются цветы и куда прячется на ночь солнце.
История про цветы, неосторожно рассказанная бабушкой при гостях, сильно повредила Донику, потому что Катька разболтала об этом всему дому. Даже в свободной
Катька, хоть ей и замуж пора, верит в любого шарлатана. У нее свой аргумент: «Но ведь его по телевизору показывали». Пришельцы размещаются у нее в области религиозного сознания, о них не надо рассуждать — в них надо верить. А они за это в самый критический момент прилетят на землю, погрозят пальчиками и велят нам не взрывать атомные бомбы или не расстреливать в либерийской церкви беженцев.
Пришельцы высадились в среду около десяти вечера, в сквере на той стороне 4-й Охотничьей улицы, и все произошло так буднично и тихо, что ни один поклонник инопланетян в это бы не поверил. Для них пришествие инопланетян — это эффектное зрелище с фейерверком, выступлениями на митинге в пользу космического братства, телевизионным репортажем и конечно же портретами пришельцев — чем страшнее, тем убедительнее.
Минут за пятнадцать до высадки Доник позвал Барбоса погулять.
Барбоса, правда, и звать не надо было, он давно сидел у двери.
Барбос с детства воспитывался как собака, потому что Доник мечтал о щенке, а ему купили котенка. Доник внушил котенку собачьи правила поведения. В частности, вечерние и утренние прогулки. Собак Барбос не боялся, а на котов не обращал внимания, не считая их за людей.
Доник с Барбосом перешли в сквер на той стороне улицы, и в этот момент опустился инопланетный космический корабль.
Если спросить Доника или Барбоса, какой он был из себя, они бы не ответили, потому что он был темным и его очертания скрадывались ночью и кустами. Нечто огромное и непроницаемое для света беззвучно, но тяжело опустилось на поляну метрах в ста от Доника. Было так тихо, словно это тело намертво отрезало все звуки еще не уснувшего города.
Доник, охваченный тревогой, снял очки и стал протирать их большими пальцами, что служило у него признаком волнения, а Барбос совсем не по-собачьи прижался к ногам хозяина и опустил хвост, лишь подрагивая его концом.
Доник всматривался в темноту, думая, что вот-вот в центре тьмы образуется светящийся квадрат, оттуда и выйдут пришельцы.
Время шло, никакого люка не образовывалось. Донику хотелось уйти, но уходить тоже было страшно, потому что пока ты неподвижен, тебя могут не заметить, а начнешь двигаться — станешь виден. Это был древний закон леса, и Доник подчинялся ему, хотя и не был лесным жителем.
И вдруг сверху, с той точки, откуда начинались звезды, возник тонкий, как лезвие кинжала зеленый луч, опустившийся к земле. И тут же Доник услышал то, что услышать было невозможно — как отворились люки корабля и оттуда стаей тараканов или других совершенно беззвучных насекомых хлынула волна пришельцев, и он понял, хоть не услышал и не увидел, что пришельцы очень малы размером и что они охвачены страхом, иным, нежели тот, что владел Доником и Барбосом — но без сомнения страхом, заставлявшим их стремиться отбежать от темной массы корабля, прежде чем случится нечто ужасное.
Поддавшись этому страху, Доник и Барбос тоже начали отступать к улице, и через секунду или несколько секунд время перестало быть постоянным потоком, а рассыпалось на отдельные секунды, каждая из которых помчалась в свою сторону — Барбос, которому невмочь стало терпеть этот страх, взлетел по брючине и куртке Доника, прыгнул ему на плечо, забыв, что Доник — не старое кресло, которое можно рвать когтями сколько заблагорассудится. Но Доник даже не стал сбрасывать кота, хоть и было больно. Потому что в этот момент корабль перестал существовать.
Он не то чтобы взорвался — если бы Доника попросили объяснить с точки зрения физических законов, что же произошло у него на глазах, он бы предположил, что произошел имплозив — то есть взрыв, вся сила которого была направлена к эпицентру, и оттого Доник увидел не вспышку белого пламени как при взрыве, а ужасающую темноту, сверкающую ослепительную темноту, как занавесом отделившую мир от Доника и заставившую зажмуриться…
Звука не было, и в то же время чуть не лопнули перепонки, так сильно метнулся воздух. Тысячи микроскопических ножек, что щебетали вокруг, замерли в ужасе и потом их бег возобновился.
Вот и все.
Доник и Барбос остались живы.
Как и многие из пришельцев, которые успели убежать с корабля до взрыва…
По улице, за спиной, разрушая колдовство события, проехала машина, и отблеск ее фар скользнул по близким кустам и стволам деревьев.
Барбос оттолкнулся всеми четырьмя лапами, вырвался из рук и помчался к дому. Бросил хозяина на произвол судьбы.
И тут Доник услышал щебет. Почти неслышный — будто маленькие птички разговаривали шепотом, чтобы не разбудить соседей.
Ничего страшного или зловещего в этом щебете не было — но каким страшным он показался Донику! Ведь он, Доник, был сейчас единственным человеком на Земле, который знал, что произошло вторжение инопланетян. Совсем не такое, как предполагали сторонники его и противники, но оно уже факт… Словно ты упал. И сломал ногу.
И уже неважно, как это случилось и как можно было предотвратить драму. Вот ты лежишь со сломанной ногой и надо вызывать скорую помощь…
Донику следовало уйти — уйти, уехать, убежать, уговорить родителей сесть на первый же поезд и исчезнуть, но он все еще стоял посреди сквера, выполняя роль беззащитной первой жертвы вторжения — именно на нем пришельцы могли испытать свою силу.
Что-то скользнуло по его ботинку, по носку, по ноге под штаниной, словно забрался быстрый муравей. Доник наклонился, чтобы сбросить насекомое, но опоздал — пальцы ничего не отыскали, и тогда Доник понял без всякого сомнения, что это был не муравей, а один из них…
И вот тогда страх сорвал Доника с места и заставил кинуться прочь, через улицу, по асфальтовой дорожке, к открытому подъезду в старом двухэтажном бараке, построенном еще до войны. Его обещали снести, когда жизнь станет лучше и веселее. Но жизнь так и не стала лучше — бараки остались, и в них жили подолгу: семья Доника — мама, бабушка, Катька и он — уже тридцать лет. Мама, Катька и Доник родились в этом бараке, а бабушка провела в нем молодость. Сначала была одна комната, а в последние десять лет — две комнаты. И бабушка радовалась, потому что помнила, каково было жить с маленькой мамой в одной комнате.