Инопланетянин (сборник)
Шрифт:
— Вот уже несколько лет пытаюсь быть журналистом. — Встретившись взглядом с официанткой, Рене подозвал ее улыбкой и кивком головы.
— Кому это вы строите глазки? — сейчас же воинственно спросила Анна, оборачиваясь.
— Надеюсь, вы выпьете со мной?
— Разумеется. Причем виски. А не вот этой подкрашенной водички, — она кивнула на «Шатонеф дю паи».
Пока Рене просил чистый бокал, Анна бесцеремонно и весьма неодобрительно разглядывала официантку.
— Ее миссия детопроизводство, — заключила она, когда девушка отошла от столика.
— Серьезная
— А у вас?
— Журналист должен быть всегда убежден в серьезности своей миссии. Как только эта убежденность теряется, нужно менять профессию, — Хойл проговорил это, глядя, правда, не на собеседницу, а на соусницу, стоявшую посредине стола.
— Рыцарь пера и бумаги, — презрительно сказала Анна, — почему вы не приглашаете меня танцевать?
— Не хочу нарушать таинство стриптиза.
Она мельком взглянула через плечо и передернулась.
— Мерзость! Зрелище для сластолюбивых стариков и импотентов.
— Пожалуй, вы слишком категоричны, — Рене поймал ее внимательный пытливый взгляд и опустил глаза. — В стриптизе есть и элементы эстетики.
— Вам мало для этой эстетики спальни? — Анна смотрела через плечо туда, где грустная девушка, подчиняясь ритму танго и словно позабыв об окружающих, сбрасывала с себя одежду.
— Эстетика! Если это эстетика, то почему нет мужского стриптиза?
— А в самом деле, почему? — заинтересовался журналист.
— Потому что равенство полов — блеф, а ваша эстетика только прикрывает скотство. Эллины были в десять раз выше и чище нас. Они любили саму гармонию человеческого тела, а не половую функцию, которая в нем скрыта. Они умели любоваться и мужским, и женским совершенством. С Афродитой соседствовал Арес, с Аполлоном — Артемида. Могущество олицетворял Зевс, а мудрость — Афина. Мы будем пить или нет? — вдруг прервала она себя с досадой.
Рене наполнил ее бокал и с улыбкой поднял свой. Пить Анна умела, впрочем, судя по всему, она умела многое. Теперь она смотрела на него не столько с озорной, сколько с грустной улыбкой.
— Как вы думаете, почему я к вам подсела?
— Любовь с первого взгляда? — предположил Рене.
— Любовь — это миф. Милый пуританин, вы, наверное, мечтаете об энергичной сексуальной партнерше?
Рене вежливо улыбнулся:
— Вы считаете себя энергичной?
— Разумеется. К тому же я независима и свободна как птица.
— Свободна? — Рене покачал головой. — В наше время невозможно быть свободным. На всех нас лежат незримые цепи условий и обязательств.
— Лежат. Только у одних это тяжелые ржавеющие кандалы, а у других нежные шелковые путы.
— Сети, — грустно подсказал Хойл.
— Сети, — согласилась Анна. — Хотите, я оплету вас своими сетями, милый журналист?
— Надолго?
— А если на всю жизнь? — Анна вздохнула и вдруг тихо, совсем тихо спросила: — Вы ведь Рене Жюльен Хойл, я не ошиблась?
У Рене екнуло сердце, но он сумел остаться невозмутимым. Что ж, по крайней мере, и внезапная отлучка Батейна, и нахальство этой девы получили какое-то объяснение.
— Допустим, —
— Я еле опознала вас, все сомневалась. Вам привет от дяди Майкла, Рене. А вести не очень приятные.
Хойл успел овладеть собой и улыбнулся.
— Что ж, скушаю и такие.
— За вами организована крупная охота, поэтому будьте максимально осторожны. В свою гостиницу не возвращайтесь. Ваш друг с машиной?
— Да.
— Попросите его подвезти вас к «Амбассадору», подниметесь в триста шестой номер. Запомнили? «Амбассадор» и триста шесть. Там вас будут ждать друзья. — Наверное, она заметила настороженность, мелькнувшую в глазах журналиста, потому что добавила: — Вы можете позвонить портье и убедиться в этом. — Анна будто стряхнула с себя серьезность и призывно улыбнулась. А как насчет моих сетей, милый пуританин? Пусть не на всю жизнь, а хотя бы на вечер?
Рене понял, что поведение Анны было вовсе не игрой, а естественным проявлением натуры; другое дело, что у нее была и чисто утилитарная задача.
— Видит Бог, Анна, мне сейчас не до сетей! — вырвалось у него.
— Я не про сейчас. Когда-нибудь кончатся же ваши приключения! И если вы ухитритесь остаться живым, вспомните про Анну. Вот мой телефон. До встречи, пуританин. — И, послав Рене воздушный поцелуй, Анна встала из-за стола.
Батейна Рене заметил издалека. Геолог шел непривычно скорым шагом, неловко огибая столики, цепляя стулья и разбрасывая извинения. Хойл вдруг догадался, что Батейн сердится: когда сердится добрый человек, об этом всегда легко догадаться. Вот опытному прохвосту злость и ненависть вовсе не мешают сладко улыбаться и говорить комплименты.
— Долго же вы отсутствовали, — лукаво сказал Рене, когда Батейн уселся за столик. — Телефонные амуры?
Батейн фыркнул и сердито мотнул головой.
— Какие там амуры! Скоты! — Он хотел допить свое виски, но лед в бокале растаял, геолог неловко отодвинул его и чуть не уронил. — Меня атаковала смазливая мадемуазель и весьма недвусмысленно пожелала провести со мной сегодняшнюю ночь. Когда я ее прогнал, какой-то подвыпивший тип стал уверять, что я как две капли воды похож на его кузена, и требовал, чтобы в честь этого удивительного явления природы мы распили по рюмочке. Полагаю, все это делалось специально, чтобы подольше задержать меня. К вам тут подходил кто-нибудь?
Сердитые детские глаза геолога требовательно смотрели на Рене, врать не хотелось, да, наверное, в этом не было необходимости.
— Да, мы очень мило побеседовали с молодой и очень красивой дамой.
— Она вам угрожала? — нетерпеливо перебил Батейн.
— Нет, — не сразу ответил Хойл, выгадывая время, — за короткие секунды ему нужно было определить линию своего поведения. — Не угрожала. Но она посоветовала мне быть осторожным. И не ночевать сегодня в своей гостинице.
Секунду Батейн смотрел на журналиста, осмысливая сказанное: у него не было легкости и живости мышления, он думал неторопливо, зато обстоятельно.