Инопланетянин (сборник)
Шрифт:
Апейронное ядро! Оно не только существует, не только питает энергией все земные процессы, оно еще и неустойчиво, как скала, нависшая над самым краем обрыва. Достаточно легкого толчка рукой, и многотонная глыба рухнет вниз, все кроша и сметая на своем пути. Достаточно легкого изменения галактического гравитационного потенциала, а такое случается раз в сто восемьдесят миллионов лет, в ходе которых Земля вместе с Солнцем завершает полный галактический оборот, как апейронное ядро выходит из равновесия и начинает буйствовать. Наступает краткий период геологической революции. Ломают земную кору глубинные землетрясения, буйствуют старые вулканы, рождаются десятки и сотни новых, появляются на свет Божий новые острова и архипелаги, и тонут в пучинах океана гигантские глыбы суши. В такие периоды тектонической вакханалии от Земли
Бенгт Серлин, разумеется, догадывался, что, решая необычные шахматные композиции, он проигрывает разные варианты развития неких социальных событий. Но приходило ли ему в голову, что часть этих задач являла собой сценарий локальных этапов геологической революции? Вряд ли, скорее всего Серлин попросту не знает о существовании ни апейронного ядра Земли, ни самих геологических революций. Шахматы! Именно они дали возможность проникнуть Грейвсу в тайны процессов, неведомых другим людям, и подняться на пьедестал, равняющий его с самим провидением.
Странный, призрачный и вместе с тем такой реальный мир — мир шахмат! С шахматными фигурками, вырезанными отцом из эбенового дерева, Вильям познакомился лет пяти от роду. Причудливые фигурки сразу очаровали его. И даже своим слабым детским умишком Вильям сразу понял, что, несмотря на свою сказочность, это не простые игрушки, что у них должно быть и какое-то серьезное предназначение. Очарование усилилось, когда отец познакомил Вильяма с основами шахматной игры, которой Грейвс овладел столь же естественно и просто, как речью, ходьбой и лазаньем по деревьям. Оставшись наедине с шахматами, Вильям подолгу разглядывал, ощупывал, гладил эти точеные фигурки, и его маленькое сердечко трепетало, словно он стоял на самом пороге тревожной и радостной тайны. Они были мертвые и в то же время живые! Они были деревянные, и однако же у каждой из них было свое поведение, свой характер, который мог так сильно меняться по ходу игры. У них был свой мир со своими радостями, страхами, головокружительными победами и горестными поражениями. Человеку дано было знать законы этого мира, разрешалось наблюдать его со стороны, но подлинная жизнь этой кукольной вселенной была тайной за семью печатями. Человек был Богом в мире шахмат, но каким жалким и бессильным оказывалось его призрачное могущество! Шахматы не только восхищали, не только удивляли, но и пугали Вильяма своей независимостью от его собственной воли и желаний. Наверное, из-за этого слишком острого чувства сопричастности к шахматному миру, сложного ощущения единства своего могущества и бессилия, Грейвс так и не стал хорошим мастером, хотя даже известные шахматисты говорили, что у него незаурядный комбинационный талант.
Грейвс вдруг очнулся от созерцательного раздумья и поднял голову: ему почудился какой-то шум, словно кто-то приоткрыл кабинетную дверь. Но нет, это лишь показалось: в доме никого быть не могло, кроме старого Джима, а тот никогда бы не позволил себе появиться в кабинете без вызова. Грейвс глубоко вздохнул и положил указательный палец правой руки на красную клавишу. Он хорошо представлял себе, что произойдет вслед за ее нажатием. Сработает передатчик и на четырех фиксированных частотах пошлет кодовый исполнительный сигнал. Повинуясь ему, на километровой глубине оклинской шахты сработает урановый детонатор. В пламени подземного ядерного взрыва родится нейтронная волна, которая обрушится на окружающие трансурановые породы, а это вызовет спутный ядерный взрыв несравнимо более мощный. Сквозь образовавшуюся в теле Земли рану хлынет близко расположенный апейрон и серией взрывов все более и более нарастающей силы проложит себе дорогу на поверхность, образуется озеро рыгающего смертью и разрушением апейрона. Содрогнется и выйдет из привычного равновесия апейронное ядро Земли. Шквалы землетрясений и водяные горы цунами прокатятся по всей планете. Проснутся и забуйствуют вулканы, рухнут громады небоскребов, сдвинутся и треснут, теряя многотонные блоки, вечные египетские пирамиды…
— Вильям!
Грейвс удивленно поднял голову:
— Нед! Я рад тебя видеть, ты успел вовремя. — Так как Шайе сделал попытку приблизиться к нему, Грейвс властно поднял над головой левую руку. — Стой где стоишь! Час Страшного Суда настал, я не могу больше медлить.
— Ты прав, — торжественно согласился Шайе, — да исполнится воля Божья! Но что ты делаешь? Ошибаешься, как свойственно смертным, и хочешь загубить дело всей своей жизни!
По лицу Грейвса скользнула тень беспокойства.
— Ты о чем?
— Катастрофу вызывает зеленая клавиша! Сколько раз ты говорил мне об этом? А ты хочешь нажать красную, засыпать шахту и навсегда похоронить свой замысел?!
Некоторое время Грейвс напряженно вглядывался в лицо Шайе, потом опустил глаза на пульт управления. Действительно, он установил в шахте не только ядерный детонатор, но и ликвидатор. При включении цепей ликвидации ядерный детонатор обесточивался, отключался от кодовой радиостанции, а в верхней части шахты подрывался обычный заряд и засыпал ее. Во время работ в шахте Грейвс был еще слишком предусмотрителен и недостаточно мудр, иначе бы он не затеял всей этой ненужной истории с ликвидацией. Но дело было сделано. Однако же, что мелет Шайе? Красная клавиша — сигнал ликвидации? Глупости, как раз наоборот!
— Ты путаешь, Нед, — сказал Грейвс, поднимая голову. — Ликвидация — это зеленая клавиша. Ты путаешь или сознательно провоцируешь меня. Почему ты так бледен? Капли пота на твоем лбу, как спелые виноградины.
Шайе вымученно улыбнулся:
— Час Страшного Суда — страшный час, Вильям.
— Верно, но и великий час!
В кабинете со звоном разлетелось стекло, Грейвс инстинктивно обернулся. Этого было достаточно: смуглой молнией Шайе кинулся к столу и нажал зеленую клавишу. На пульте вспыхнуло табло: «Команда подана!», красная лампа, лампа глобальной катастрофы, погасла.
— Предатель! — заревел Грейвс, опуская руку во внутренний карман.
Шайе не сделал попытки защититься, он еле стоял на ногах. Но в кабинет ворвались трое сильных мужчин и кинулись на Грейвса.
Вильям Грейвс упал на ковер и на несколько секунд потерял сознание.
Глава 20
Рене и Батейн сидели на веранде Океанографического музея в плетеных креслах за маленьким столиком, на котором стоял электрический кофейник, две чашки, сахарница. Веранда была служебной, поэтому никого, кроме Рене и Батейна, здесь не было. Прежде чем сесть за столик, Хойл подошел к перилам и заглянул вниз; он испытал чувство, подобное тому, которое возникает при сильной болтанке, когда самолет вдруг ухает вниз. За перилами была бездна, а далеко внизу море: здание Океанографического музея помещалось над обрывом, прилепившись к скалам как гигантское ласточкино гнездо.
Кофе и все остальное им любезно принесла молодая женщина спортивного типа с прекрасной фигурой и умным некрасивым лицом.
— Труженица науки, — меланхолично проговорил Батейн, провожая ее взглядом.
— Это не за ней ухаживал Баррис?
— За Мадлен? — Батейн затрясся от смеха и, чтобы не расплескать кофе, на всякий случай поставил чашку на стол. — Да они терпеть друг друга не могут! Наверное, потому, что видят друг друга насквозь. Арт ухаживал за секретаршей, миленькой монегасочкой, этакой современной Бабеттой.
Рене лукаво взглянул на геолога:
— Но, кажется, и вы пытались ухаживать за этой современной Бабеттой?
— Ну и что? За такими все ухаживают, в определенном смысле, разумеется. — Он снова взял чашку со стола, отпил глоток и с некоторым вызовом повторил: — Ухаживал, ну и что? А вот женюсь я, если только женюсь, то на такой, как Мадлен. По крайней мере, это человек, а не какая-нибудь безмозглая чирикающая птичка.
— А Баррис на ком женится?
— Арт? Да он давно женат! Его жена богата и красива, настоящая римская матрона. Говорят, и ведет себя соответствующим образом. Впрочем, о красивых женщинах всегда ходят сплетни. — Батейн допил кофе, поставил чашку на стол, сел прямее и скрестил на манер буквы икс ноги. Он глядел на журналиста с тем особенным выражением, которое бывает у стеснительных людей, когда им ужасно хочется спросить собеседника о чем-то запретном. В конце концов решившись, он все-таки спросил: