Инородное тело
Шрифт:
Игорь Михайлович аккуратно взошел на кафедру, шагнул за вытяжной шкаф, присматриваясь, как бы метнуться в дверь мимо бдительных очей преследовательницы. Только бы добраться, а там - никакой замок ему не помеха.
– Повышение межмировых пошлин, - продолжала стращать химоза, - срыв экспортных поставок, снижение качества продукции и скачок - невероятный скачок инфляции!
Скачок инфляции - это он понимал. Но даже самый разнузданный её, инфляции, рост мерк перед морщинами на шее старой жабы Марь Иванны.
– Ни-ког-да!
Рванулся
Три шага всего осталось до двери, а там - удариться всем телом, проломить, прорвать хрупкую преграду, вырваться на свободу...
Ах!
– вскричали мы, наблюдающие за этой сценой, ибо точно видели, что в следующее мгновение коварно подвернется под ногу директору все тот же злополучный трехногий стул.
Ып!
– успел сказать Игорь Михайлович, обрушиваясь в проход, да так, что дрогнули и нервно звякнули на столе колбы.
Ага!
– торжествующе завопила Марь Иванна, коршуном набрасываясь на беззащитную жертву.
Хлипкая на вид, на деле обладала она чудовищной силою, враз припечатавшей Игоря Михайловича к немытому линолеуму, аки таракана тапкой. Тут бы и сдался милейший директор школы, тут бы и пал под натиском инопланетного чудовища, однако играл на его стороне еще один маленький, не учтенный почтенной дамой фактор.
Дурацкий такой. Сугубо физиологический.
Нет, в самом деле, войдите в положение бедного Игоря Михайловича. Эти морщины, и эти всклокоченные седые волосы, и эти костлявые коленки, и игриво вьющиеся по полу зеленые хвосты... Нервы директора мало походили на стальные канаты. Все остальное, впрочем, тоже сталью не звенело.
Слаб человек перед лицом вселенской необходимости.
Но зловредная химоза не отставала и распластанного под партой директора не отпускала; даже непредвиденная проблема ничуть не обескуражила ее.
– Сейчас, сейчас, - хрипела она, выуживая из кармана флакон синего стекла с надписью на неведомом языке. Сдернула зубами пробку, ткнула в лицо бешено извивающемуся Игорю Михайловичу, оглушив того дурманящим запахом белого шиповника.
– Ну, давай же!
Показалось директору, что плывет он на черной трубе в бескрайнем океане, что качают его ласковые волны, а белая звезда с небес смотрит в лицо ему, улыбаясь тихо и сладко. Вот уже и две звезды - близкие, голубые - сияют сквозь туман, вот слабость охватила его, спеленала шелковыми покровами, вот тяжело опустились веки...
И лишь далеко где-то, возле самого горизонта, бестолково колотился в дерево неведомый дятел.
"Но ведь и в самом деле стучит кто-то!" - изумляется читатель с музыкальным слухом.
А это комиссия из роно, что вызвана завучем - на всякий пожарный случай. Идет комиссия по школе,
Вмиг набежали любопытные, и двоечник Потапов впереди всех. А за ним и бойкая физкультурница, и улыбчивая медсестра Леночка, и буфетчица с чайником, и стайка нервных девятиклассниц, прыскающих в кулачок, и завхоз Степаныч - с молотком и гвоздодером, и физичка с моделью полупроводника, и историчка, второпях вздернувшая на нос две пары очков, и сразу две русички, непримиримо враждующие по причине разного трактования роли постмодернизма в становлении современной литературы, но сейчас позабывшие о давних спорах и с равной жадностию глядящие поверх голов, и весь второй класс во главе с учительницей, и англичанка со снобистским прононсом, и француженка с язвой желудка, и бестолковая одышливая информатичка, взятая на работу исключительно по причине личного знакомства с мамой директора, и даже неприступная вахтерша со связкой ключей - все, решительно все стеклись шумливым потоком под двери химического кабинета.
И вот уже дергают за ручку, а дверь заперта, и бог знает какие непотребности творятся за этой дверью, и на крики не отзываются оттуда, и непонятно, остался ли там кто живой.
Но поднимает Степаныч недрогнувшей рукой гвоздодер, и вгрызается ржавый клык в белую филенку, еще секунда, и не выдержит крепь.
– Па-азвольте!
– внушительно пыхтит председатель комиссии, ввинчиваясь в передние ряды.
Хрясь!
С улюлюканьем и скрежетом зубовным ворвались в кабинет хронические истерички обоего пола, из которых, по слухам, набирают роновские комиссии. Но что же видят они?
Видят расхристанного директора, и директор явно не в себе: мучительно щурится в пространство и все пытается застегнуть измятую рубаху не на те пуговицы. Видят осколки на полу, и магнитные линии на столе, и открытую дверь в каморку-лабораторию видят они. А там, за таинственной дверью машет замысловато руками немолодая дама Марь Иванна Лютикова: то будто за рычаги невидимые дергает, то словно на кнопки давит, а то и вентили заворачивает. Безумен взгляд ее, седые космы упали на лицо, и тянется извилистая царапина по морщинистой щеке.
И упала тут - тишина.
Как объяснялся Игорь Михайлович с комиссией, как оправдывался - то авторам неизвестно, ибо устыдившись, отворотили они взоры от сей картины, сочтя ее в высшей степени неприличной, и удалились заливать игристым вином ужас существования.
Впрочем, более директор с диким видом по школе не бегал, со странными диагнозами к медсестре Леночке не обращался, а через год женился на физкультурнице. Стал он еще солиднее, отпустил пшеничные усы, обзавелся уютным брюшком, а про черную трубу никому не рассказывал.