Иностранный легион
Шрифт:
Письмо 8-е есаула Войска Донского И.И. Дьякова донскому атаману А.П. Богаевскому от 15 июня 1924 г. из Туниса во Францию, Париж. Данное письмо было написано автором под впечатлением большого личного горя — кражи у него крупной по тем временам суммы денег в двести пятьдесят франков, занятой у другого человека. Оно характеризует нравы Французского иностранного легиона:
«… в Легионе трудно, так как здесь почти все преступники. И мои деньги взяты, безусловно, русским человеком, моим соседом, я это узнал, но — не пойман — не вор. И вот, в связи с таким несчастьем, настроение у меня хуже некуда. Для меня, солдата, получающего 65 сантимов в сутки, потеря двухсот пятидесяти франков — большое несчастье, ибо за них нужно служить целых два года. Но ничего не поделаешь, придется помириться и с этим несчастьем…Вчера, после обеда, долго гремела артиллерия, по случаю избрания нового президента. Казаки насторожились, и каждый думает — авось новое правительство сделает что-либо хорошее для военных. Очевидно, будет дана амнистия для дезертиров, а это радует меня, так как много донцов находится на каторге, и на продолжительные сроки, как, например, Филатов — 5 лет и калмык Иванов — 3 года.
… В своем письме от 2 июня Вы изволили выразить мысль, что легионерам будет легко устроиться во Франции, так как они послужили Франции. Безусловно, это верно, но все же легионер может устроиться во Франции при наличии сертификата от предпринимателей, которые смогут дать работу людям. Поэтому казакам приходится задумываться над тем, смогут ли они к концу службы достать эти сертификаты. Плохо то, что все казаки разбросаны по Африке, и будет трудно составить артели, на которые можно было бы получить общий сертификат…Сейчас моей ближайшей задачей является поддержать в людях бодрость духа, веру в лучшее будущее и внушить им мысль — раз и навсегда забыть мысль о возможности остаться в Легионе еще на некоторый срок. Этого допустить нельзя, так как тогда люди никогда не выйдут из Легиона и совсем пропадут…».
Письмо казака Ивана Ефремовича Д. из Марокко в Марракеш Ивану Ивановичу Дьякову, есаулу Войска Донского, от 29 ноября 1923 г. Данный документ содержится в ГА РФ. Ф.6461. Оп.1. Д.164. Лл.30–31. «Дорогой Иван Иванович!..Для меня будет величайшим удовольствием описывать Вам нашу жизнь в Марокко, как в колоннах, так и на постах. Тяжело и очень тяжело здесь, но сетовать и унывать не приходится, так как ведь мне от этого никакой пользы не получится, кроме вреда собственному здоровью; ну да ничего, «Бог не без милости, а казак не без счастья», как-нибудь да окончим эту каторгу Легиона… Я раньше вел переписку с Тихомировым, но разошелся с ним во взглядах по вопросу самостийности казачьей… Третьего декабря наша рота уходит на посты, расположенные в районе вновь занятой местности, на занесенных снегом вершинах гор Большого Атласа; выдвинулась новая перспектива — голодать и померзнуть — там сейчас форменные морозы. Опасность же получить арабскую пулю в голову очень большая, так что холмики около тех постов прибавятся, многие там найдут себе вечное успокоение и вот теперь каждый задает мучительный самовопрос: «не я ли?» Каждый надеется, что пуля попадет не в него, а в другого. Да! Дорогой Иван Иванович, жизнь, сама по себе, отчаянно логична. Только здесь, в Легионе, я особенно в этом убедился… Храни Вас Бог».
Письмо Кольховского в Прагу А.А. Воеводину, 20 августа 1924 года. Данный документ содержится в ГА РФ. Ф. 6340. Оп.1. Д.10. Лл.1–2. «Дорогой коллега! На одном из Ваших писем к Вашему станичнику, а моему сослуживцу, Карпову, я видел приписку о том, что на мое имя высланы книги, и вот, не получая до сих пор ничего, я решаюсь написать Вам и дать сообщить прежде всего то, что Ваша посылка не дошла до места назначения и чтобы решить, в одно и то же время, судьбу, постигшую эти книги. Вопрос этот как для меня, так и для нескольких из моих сослуживцев, очень существенен, так как в данный момент книги эти для нас являются существенной, или, вернее, жизненной необходимостью. Еще весной этого года я случайно нашел в газете адрес Союза и обратился туда с просьбой о присылке учебников по математике, правда, совершенно не представляя себе функции Союза, а просто потому, что это — русское учреждение. И в тот момент я там никого не знал. Теперь, когда я прочитал о том, что книги высланы, но не получая довольно долгий промежуток времени посылку, переходящий все расчеты по задержкам в таможне, я обеспокоился их судьбой и решился обратиться к Вам, надеясь с Вашей помощью разыскать их. Однако разрешите Вам представиться. Я —
483
с ним сделал Крымскую кампанию
484
законный срок
485
при желании
Письмо сержанта-легионера Кумани из марокканского поста Бадер 5 ноября 1923 г. в редакцию журнала при ОРЭСО «Студенческие годы» дополняет сведения о жизни русских легионеров. Адрес этого русского сержанта Воеводину дал Белокуров. Находится данное письмо в ГА РФ. Ф.5837. Оп.1. Д.149. Лл.22–23.
«Господин редактор! Спешу принести Вам мою глубокую благодарность, благодарность русского человека за пересылку русских книг, сборника «Крестьянская Россия» №№ 5–6 и журнала «Студенческие годы» № 5. Должен сознаться, что получение книг меня сильно заинтересовало и удивило, по нижеследующим соображениям, а именно, что по правде из Легиона и я никому не писал и не пишу. Знакомые, которых я имел за границей, не знают моего адреса, безусловно, забыли о моем существовании и, следовательно, не могу сообщить Вам таковых. Не могли бы Вы сказать, каким образом моя фамилия попала в столь отдаленный от Африки уголок, как Прага. Надеюсь, что Вы мне не откажете в любезности удовлетворить мое любопытство по интересующему меня вопросу. Что касается вышеупомянутых книг, то я их прочел с большим для меня интересом и вниманием и пришел к заключению, что симпатичных учреждений, подобных Вашему, за границей, видимо, немного, а посему душевно хочу пожелать Вам полного успеха в дальнейшем существовании Вашей редакции. Надеюсь в дальнейшем получить следующие номера книг. Еще раз благодарю Вас и Вашу редакцию. Готовый к Вашим услугам, Г. Кумани». Данный документ был прислан в редакцию журнала «Казачий путь». Он был опубликован в номерах 76 [486] и 78 [487] за 1925 г. Он подробно освещает Марокканскую кампанию 1925 года против так называемой Рифской республики французских войск в целом и Французского иностранного легиона в частности, а также роли русских в ней.
486
страницы 15–18
487
страницы 11–18
Письмо легионера Компаниец из Северной Африки: «…Нужно отдать справедливость храбрости рифян. Ничего подобного я не видел. Воюют они своеобразно. Никогда их не увидишь, тогда как они все время бродят вокруг лагеря и горе тому, кто вздумает выйти за его окраину: он больше не вернется и никто не пойдет его выручать. Воюют они группами по 5-10 человек, иногда и меньше. Французы ходят по горам в поисках этих шаек отрядами не меньше шестисот человек в каждом при пулеметах и горных пушках. Группа рифян в 10–20 человек с винтовками способна задержать движение [488] целого отряда в тысячу-полторы тысячи человек французов, если в этом отряде нет Легиона. Не буду хвастаться, но Легион — гроза марокканцев. Там, где останавливается Легион, марокканцев нет. Редко-редко случается, что они нападают на Легион… Остальные роды оружия их не пугают нисколько. И вот поэтому каждому отряду от 2 до 5 тысяч человек придается 1 батальон Легиона, [489] который расплачивается за всех, почему и несет страшные потери. Наш батальон входил в распоряжение двух групп в 3 тысячи человек каждая, и все лето нас бросали из одной в другую, и, конечно, не туда, где шло гладко. Почти в каждом наступлении идти во главе колонны — выпало на нашу долю. Тяжело было! Нужно знать эту войну, чтобы представить себе всю тяжесть ее. По всему Марокко разбросаны маленькие посты с гарнизонами от 13 до 50 человек. Это — квадраты, обнесенные каменной стеной с одним или двумя бараками внутри. Все посты построены руками легионеров, а в них сидят мобилизованные алжирские и марокканские стрелки и легионеры. В постах есть вода и продукты, обыкновенно на шесть месяцев, в продолжение которых гарнизоны многих постов не выходят из их стен, так как арабы — народ ненадежный. Каждые шесть месяцев приходит обоз, который сопровождается целым батальоном, а то и двумя. В этот-то момент гарнизоны выходят из поста и заменяются другими. Во время восстания эти посты были окружены марокканцами и лишены всякого сообщения с внешним миром. Запасы подходили к концу, а вода и до того была не в каждом посту. Вот здесь-то аэропланы и оказали французам незаменимую услугу, прилетая и бросая гарнизонам постов лед и продукты. Один из таких постов, гарнизон которого состоял из пятидесяти алжирских стрелков, нам нужно было выручить и доставить ему продукты и воду. Вечером 9 сентября, объявив наряд на ночь и обойдя участок роты, я пошел доложить командиру роты, что все обстоит благополучно, и спросил, нет ли чего особенного объявить по роте, и, получив отрицательный ответ, отправился в свою палатку. Не дойдя до места, я был позван к командиру, который мне объявил, что нам выпадает «счастье» идти выручать пост в 5 километрах от нашего лагеря. Может быть, покажется странным, что в 5 километрах от 3-тысячного отряда 50 человек будут окружены. Нет ничего удивительного, так как это — в горах, и невидимый противник не отходит от поста более чем на 1000 шагов, убивая из ружей каждого зазевавшегося, а по ночам пролезают в лагерь, чтобы достать оружие и патроны, сняв предварительно часового при помощи кинжала. Чтобы производить как можно меньше шума, они раздеваются догола и таким образом проникают в лагерь. Мне, как и командиру, такая перспектива не понравилась, а когда он мне сказал, что идут только две роты, я не выдержал и заметил: Но ведь, капитан, мы не выйдем из ущелья! Что же делать, мой дорогой! Я знаю, что немногие из нас вернутся!.. Говорить больше было нечего. Пожелав ему «покойной ночи», [490] я послал готовить роту к выступлению. В 3 часа ночи — подъем. В 3 с половиной отряд уже двинулся в путь. Наша рота была во главе этого отряда, едва достигавшего 200 человек. Все молчали, а если кто и говорил, то только о том, что никто из нас не вернется. Менялись адресами, и я набрал около 30 адресов родных, чтобы в случае неудачи знать, кому писать о смерти того или другого. Мало кто ошибся в своих предположениях. Продвигались мы медленно. Я шел с капитаном рядом, в двадцати шагах спереди и сзади — первая и вторая полуроты. Шли мы так с полчаса между гор, по ущелью. И вот справа послышался выстрел, за ним другой, третий, и началась часовая, с маленькими перерывами, стрельба. Стреляли 2–3 человека, по очереди. Было темно, и выстрелы не причиняли нам вреда. Но движение отряда было открыто. Привыкшие к таким встречам, мы продолжали движение, ибо искать стрелявших было бесполезно. Таким образом, мы подошли к посту без потерь. Начало рассветать. Укрепившись на занятой линии, мы стали пропускать вторую роту, которая, пройдя наше расположение, должна была дойти до самого поста. Она потеряла несколько человек раненными. Наконец мы залегли, образовав аллею, по которой должны были пройти мулы, навьюченные провиантом и водой. Как только обоз, [491] показался из-за гор, рифяне сосредоточили свое внимание на нем, и в какие-нибудь тридцать минут половина мулов была уничтожена. Началась жаркая стрельба. Рифяне стреляли справа и слева. Мы приступили к эвакуации раненых и убитых. Я с капитаном поместился за одним бугорком, и мы были вне всякой опасности. И вдруг 3 человека, [492] зайдя к нам в тыл, начали расстреливать наш штаб. Первым упал трубач моего взвода, и это как бы послужило сигналом: вся моя нестроевая команда падала один человек за другим, поражаемая меткими выстрелами рифян. Крики, проклятия, стоны… И, в довершение всего, на роту свалился снаряд бомбомета, [493] что заставило нас искать нового места, открывая, таким образом, наше расположение противнику, который начал бить без промаха. Капитан, видя такой оборот дела, размышляя, как бы про себя, сказал: «Это теперь, когда мы сидим, люди валятся, как мухи! Что же будет, когда мы станем возвращаться?» Я, зная тактику рифян, понял его. Дело в том, что они, почти не оказывая сопротивления при наших наступлениях, неумолимы с того момента, когда мы, покидая позиции, возвращаемся в ядро отряда. Тогда они вылезают из своих укрытий, ям, следуют за отрядом, оставаясь невидимыми, стреляя на выбор, и мы всегда бываем бессильными парировать подобные маневры. Не успевает капитан закончить свои мысли, как вдруг получает пулю в ногу и падает, крича от боли. Пули сыпались градом. Оглянувшись, я увидел, что остался один. Все прикрытие капитана было перебито… Рота вернулась в отряд. Не вся, конечно, только ее половина и без офицеров. Все были подавлены. Рифян там было не больше 50. Раненый капитан через несколько дней умер в одном из госпиталей. Вот какая война в Марокко, и счастье наше, что у рифян, с которыми мы имели дело, не было ни пулеметов, ни пушек, ни гранат. И все же Французский иностранный легион понес тяжелые потери… А вот тебе маленький портрет рифянина: сухощавый, мускулистый, неутомимый ходок, выносливый в отношении пищи — с одной пышкой способен жить 2 дня; бурнус — вся его одежда; босиком, с винтовкой в руках, патронами в сумке, он может воевать один, так как знает, что ни один наш солдат не покинет лагеря. Он — великолепный стрелок, к тому же — чертовски храбрый, с храбростью фанатика, который ничего не видит, кроме намеченной цели. Рифяне храбры до того, что вдесятером, не задумываясь, атакуют батальон, что делают, конечно, ночью и только почти всегда без результатов, но беспорядок устраивают большой. Нередко, просыпаясь, узнаешь, что ночью в лагере были арабы и унесли несколько винтовок. Французские солдаты спят на посту, зажав винтовку между ног и привязав ее ремнем за кисть руки, что, однако, не мешает арабам воровать, отрезая ремни и вытаскивая винтовки. Чтобы пройти в лагерь, рифянин, подойдя шагов на сто, раздевается догола, оставляя только кинжал в зубах, и начинает ползти к стене. Увидев часового, он начинает бросать маленькие камешки, и, если часовой не шевелится, он подползает сзади и перерезает ему горло. Сделав то, зачем пришел, он уходит, унеся 2–3 винтовки. Должен сказать, что в Легионе это случается реже. Больше платятся сенегальцы. И вот против рифян французы ставят Легионы, [494] сенегальцев, алжирских и марокканских стрелков и спаисов. Французы в войне не участвуют, за исключением командирского состава. Весь этот сброд воюет не только потому, что его насильно посылают, а больше потому, что арабы [495] в плен не берут. Сколько раз мы находили оставленные нами трупы, совершенно раздетыми и со вставленными в рот детородными органами. Этим последним занимаются арабские женщины, которые тоже участвуют в ночных атаках, и, мне кажется, что, воодушевляя мужчин, они еще фанатичнее их и проявляют больше зверств. Сила солому ломит. Они побеждены, разорены и сожжены. Теперь они почти все возвратились в свои большие деревни, которые теперь представляют собой горы пепла. Я сомневаюсь, чтобы у них было хорошее настроение и отношение к победителю. Они покорились и заплатили штраф только потому, что ничего не могут сделать. Чего же ждут от них французы? На чем думают они создать повиновение? На оружии и грубой силе, но не на признательности. И они создали такую армию, при помощи которой они не рискуют потерять своих граждан и заставляют солдат этой армии жечь и грабить собственные дома. Свидетелем этого я был сам: мобилизованный марокканец, показывая на зажженную им саклю, сказал мне, что эта сакля принадлежит ему, и что его отец и братья с женами и детьми находятся в рядах повстанцев. Я не захотел расспрашивать, так как это — народ особенный. Если ты ему сделаешь что-нибудь хорошее, можешь быть уверен, что не отделаешься потом от его просьб, будет просить каждый день. От него же услуги не жди. С 5 июля по ноябрь потери убитыми и раненными составили около 12 000 человек, из которых около 1500 — французы. Остальные четыре пятых — тех же арабов, фанатиков одной и той же религии. Что же заставляет их идти против самих себя? Конечно, грубая сила. Араб подл душой, это правда, но вера, вера фанатика, ему дорога. Когда его вера затронута, он становится жестоким, мстительным и даже гордым. И французы это почувствуют. Сегодня день конца моей службы. Кончаю ее 5 января 1926 года, сегодня же и уезжаю во Францию. Из 18 человек, бывших юнкеров Атаманского военного училища, служивших вместе со мной, 5 человек подписали контракт еще на год, [496] 6 — кончили службу и уехали 5 января 1926 года, а об остальных пока сведений не имею. Чтобы у тебя создалось полное представление о жизни в Легионе, должен сделать еще несколько замечаний. Жизнь тяжела и не особенно привлекательна, особенно для рядового солдата. Много опасностей, но не для всех. Умеющие применяться «к нравам и местности» [497] застревают в Алжире, где и проводят своих 5 лет, после которых можно остаться на год, 2, 3, 4 и так далее, что некоторые и делают. Большая же часть легионеров находится в Марокко, Сирии и Тонкине на постах, о которых я говорил выше. Жизнь на постах тяжела, безусловно. Это та же тюрьма, с той только разницей, что заключенные в ней могут быть окружены, отрезаны и даже убиты в какой-нибудь атаке против поста. Очень опасно в Марокко и Сирии. В Сирии было более-менее хорошо до 1925 года, то есть до восстания. В Тонкине же для легионера самая хорошая обстановка. [498] Тихая жизнь, более хорошее положение и жалованье, чем в других колониях, даже для солдат. Туда попадают обыкновенно легионеры, пробывшие 5 лет в Марокко и 2 года в Сирии. Срок службы в Тонкине — 2 года. А вот тебе портрет легионера. [499] Легионер — никем не уважаемый человек в гарнизоне при мирной обстановке, но носимый на руках там, где ведутся бои или есть большая вероятность их начала — в Марокко, Сирии, Тонкине. Пьяница, скандалист, ничего не боящийся, не признающий ни Бога, ни черта, тяготящийся жизнью и не боящийся смерти. Поступает в Легион потому, что иначе жить не может, [500] преследуемый полицией, или ищущий «сильных ощущений», или — по глупости и так далее. Страшный сброд народов, характеров, нравов, обычаев. И странно: все как-то более-менее уживаются…» Данный источник является письмом сержанта-легионера Кроленко Воеводину от 19 октября 1923 г. Этот документ, как было указано выше в письмах сержанта Белокурова, был переправлен им Воеводину по просьбе самого Кроленко. Из всех документов письма Кроленко являются исключениями, поскольку он защищает легионные порядки, и Белокуров сам пожелал показать на то, что кое у кого среди сержантов Легиона возникла «легионная болезнь» и что они, добившись здесь относительно высокого положения, уже не стремились выйти оттуда. Возможно еще, что письмо Кроленко было «заказным» со стороны легионного начальства. С другой стороны, очевидно, что далеко не все, о чем говорит Кроленко, является преувеличением. Хранится этот документ в ГА РФ. Ф.5837. Оп.1. Д.149. Лл.9-11. «Сегодня получил высланный Вами номер журнала «Студенческие годы» и спешу выразить мою глубокую признательность. Я с готовностью подпишусь на Ваш журнал, но предварительно был бы Вам благодарен, если бы Вы сообщили мне стоимость подписки во франках. Несмотря на сравнительно небольшое количество свободного времени, которое бывает в моем распоряжении днем, я все же успел просмотреть журнал и невольно остановился на очерке в «Студенческой жизни», относящемся к Иностранному легиону. Находясь здесь уже 3 года, побывав за это время в самых различных местах его расположения в Африке, то есть в Алжире, Сахаре и теперь — в Марокко, я могу спокойно утверждать, что теперь Легион знаю детально. И вот эта-то уверенность позволяет мне высказать мою критику этого очерка. Пусть я буду даже краток, но, право, хочу сказать, из среды легионеров не раз уже показывались корреспонденты об их тяжкой доле. К счастью, число их было невелико. Но что некоторые слова, много наговаривающие об этой доле, об этом регулярно необходимо информировать находящихся за границей русских об их положении, особенно различных организаций и комиссий беженцев, о состоянии и условиях жизни в центрах их сосредоточения, которых нужно информировать и информировать. Есть такая черта и русского беженца, и черта, надо сказать, странная. «Помогите мне, помогите, какой я несчастный!» — говорит он в своей массе. Но, к своему несчастью, он очень часто допускал и допускает такие грубые ошибки в своих жалобах, показывает такую ограниченность и неосведомленность, что даже и действительно жалость берет. Возьмем, для примера, Вашего корреспондента, ибо он наговорил столько, что, выражаясь русскими словами, «уши вянут». Сам он, очевидно, пребывает благополучно в нормальных условиях. [501] Ибо было бы странным, с его стороны, не прислать Вам для публикации снимок его местонахождения. Как он говорит, что находится тут уже давно, мог достать немало описаний окрестностей города, но каких описаний! Чтобы попасть на дальний юг Северной Африки, нужно сделать немалое количество километров, а в описании не прослеживается название многих населенных пунктов. Таким образом, создается впечатление, что там данный корреспондент не был… Но все это пустяки, мне хотелось лишь показать только более наглядно степень поверхностности полученных Вами данных. Нет слов, в некоторых пунктах есть известная доля правды, но вообще… Разобрать в одном письме все выставленные положения едва ли возможно, хотя бы и в таком объемистом, каким обещает быть мое. Быть может, впоследствии я попытаюсь сделать это полнее. Если, конечно, Вы желаете этого, то я сейчас же возьму лист и все изложу. Надо сказать, что в этом очерке больше всего в глаза бросаются цифры, а ведь это больше всего производит впечатление. Вы пишете, на основании Вашего корреспондента, то есть частных сведений, что русских в Легионе до 15 тысяч человек. Я беру на себя смелость утверждать, на основании официальных французских источников, что наше число не превышает здесь 4500–5000. Обстановка мешает мне много распространяться по поводу описаний Легиона вообще и службы в нем, в частности. Я ведь в настоящее время нахожусь в самом центре операций против марокканцев и особыми удобствами не пользуюсь. Скоро мы вернемся в нашу базу, и оттуда я смогу поговорить подробнее о тех боях, которые были у Вас описаны. Действительно, такое нужно нарочно придумывать или быть слепым, чтобы не видеть действительности. Об этом подробно после, а сейчас спешу осветить один вопрос, который этого требует настоятельно, а именно, потери Легиона убитыми и раненными. Сколько родных в среде русских беженцев, знающих о нахождении своих членов семьи в Легионе, да и просто их знакомых, с ужасом читают слова: «В одном только бою, длившемся 2 суток, убито и ранено около 200 русских…» Сколько же тогда должно было погибнуть из среды состоящих в Легионе войск? Ведь если в войсковой группе находятся 7–8 батальонов пехоты, Легион из них дает лишь 2–3 батальона, а в последних количество русских редко достигает десятой части от общего числа легионеров. [502] Я нахожусь в походе с самого начала, то есть с апреля месяца. Ни на минуту я не покидал службы, принимая участие во всех операциях. У нас не было ни одного боя, давшего такое количество потерь, хотя не раз бывало весьма круто. Кроме нас, операции проводят еще 3 войсковые группы, и 2 из них имели действительно упорный бой, давший много потерь. Очевидно, речь шла о нем — это бой 24 июля при взятии Эль-Мерс. Но я, хоть и достаточно находился в курсе положения, все-таки что-то не слыхал о таких колоссальных потерях, ибо, исходя из числа «200» и данной выше пропорции, из числа легионеров должно было бы выбыть не меньше 1500. А в Марокко, если потери доходят до 200–300 человек, бой считается необычайно упорным, что бывает редко. «Является ли эта война отголоском триумфа Кемаля-паши или «священной войной»?» Такое заявление может заставить лишь улыбнуться. Эти дикари-арабы, которые следят за европейскими событиями! Что может быть более странным? Да вряд ли среди них и слыхали о существовании турецкого вождя. В Марокко ведь не война, как это принято понимать, а походы для уничтожения разбойничьих гнезд, для которых еще нет цивилизации, и необходимо покорение племен, их представляющих. И дерутся арабы лишь потому, что мы являемся в место их жительства, дерутся по привычке воевать. Если их сопротивление объяснять более возвышенными побуждениями или посторонними влияниями, то такое объяснение может дать довольно интересную картину. Как тогда объяснить полнейшую безучастность соседнего к подвергнутому нами разгрому племени, которое сидит спокойно до того времени, пока не дойдет до него очередь? Или чем объяснить выступление на нашей стороне покорившегося только что племени, которое нередко дерется ожесточенно со своими же, арабами? Стремление к войне, возможность пограбить — и только. Но все это, в сущности, не так уж и важно. Я хотел лишь показать вред такого одностороннего освещения событий и обстановки. Позже постараюсь осветить вопрос полнее. С удовольствием смогу доставать Вам более богатый материал для Вашего журнала, ибо, кроме простых сведений, располагаю и немалым количеством фотографических снимков, произведенных мной во время походов. Если угодно, прошу сообщить технические условия, ибо рисковать при нашей почте негативами мне не хотелось бы. Примите уверение в моем совершенном почтении».
488
и даже остановить его на несколько дней
489
600 человек
490
их не было ни одной!
491
под командой сержанта М.Ф., Гундоровской станицы
492
как мы узнали потом
493
вещь нередкая
494
всю их надежду
495
рифяне
496
все — сержанты
497
таких очень немного
498
относительно, конечно
499
русских это не касается, так как русские представляют случайный, проходящий элемент, и за последние 5 лет они повлияли на мораль легионера, изменив ее в лучшую сторону
500
совершив какое-нибудь преступление
501
Кроленко говорит так о Белокурове, не зная этого — прим. С. Балмасова
502
см. Здесь у Кроленко явное несоответствие, т. к. выше он дает хоть и заниженную французскую оценку числа количества того времени русских легионеров, но даже если брать ее, то в процентном отношении от всего числа Легиона даже это «уменьшенное» число русских составляет 20–25 %, а не 10.
Письмо сержанта Кроленко от 28 ноября 1923 г. Воеводину из Марокко в Прагу служит как бы продолжением вышеизложенного письма и представляет интерес в том плане, что в нем служба рассматривается с иной, нежели большинства русских легионеров, позиции. Хранится этот источник в ГА РФ. Ф.5837. Оп.1. Д.149. Лл.12–15. «Имея в настоящее время полную возможность спокойно обдумать свои мысли и также спокойно изложить их, я хочу продолжить уже начатое однажды письмо и попытаюсь, по возможности яснее, обрисовать положение русских в Иностранном легионе. Говорю — не только русских вообще, но и студентов в частности. Особой разницы в их положении нет. В этом отношении слова Вашего корреспондента являются истинными, единственными, пожалуй, из всего присланного им для публикации в очерке «Студенческой жизни» № 5 за 1923 г. Мое первое письмо к Вам было написано под свежим влиянием прочитанного очерка. Возможно, что при этом свое огорчение от него я излил в письме, но это дела не меняет. Разница лишь в тоне. Кроме того, в предыдущем письме я исходил из положения об одном только корреспонденте, тогда как ясно, статья представляет собой обзор нескольких полученных Вами писем. Возможно, что это даже многочисленные корреспонденты, но тем хуже, это лишний раз показывает, как многие из моих коллег или сослуживцев подходят к вопросу, и как они легкомысленно и односторонне на него смотрят. «Мне плохо, всем плохо, я не успел в чем-либо, и все потерял, кругом такие же неудачники» и т. д. Соглашаюсь, что такой взгляд на вещи не может дать достаточно ясного представления о нашей жизни. Чтобы хоть немного исправить уже сделанное ими, я беру на себя задачу разобрать, по мере возможности, те положения, которые были выставлены в упомянутом очерке. Чтобы говорить о деталях, нужно сперва охватить вопрос во всем его объеме, взглянуть на него вообще. Что такое Легион? Один из Ваших корреспондентов обрисовывает его в виде единственного в мире учреждения. А как же Испанский, Голландский, Английский легионы, под другими названиями, но с тем же признаком? Многими говорится, что туда идут те, кто согрешил против закона и боится ответственности… Но если в число «редчайших исключений» включить Гогенцоллерна, племянника Вильгельма II, мэра одного из французских городов, многочисленных высокопоставленных лиц и прочих, искавших здесь успокоения, уходивших от света? Если это редчайшие исключения, то куда же включить всех тех неудачников, разочарованных собой и жизнью, авантюристов, просто любителей приключений, которые образовали ядро Легиона и сделали ему имя? Преступники не могли создать блестящую защиту Камерона, когда 68 легионеров отбивались в невероятных условиях от 2000 мексиканцев в течение 10 часов, когда от первых в живых осталось 5 человек. Для такого дела преступники слишком трусливы и слишком беспринципны, традиций ведь для них не существует. Распространяться об этом излишне, слишком уж это обширный вопрос. Скажу лишь, что история Легиона образует одну из самых захватывающих книг, где можно лишь восхищаться тем учреждением, где мы находимся, а этого-то и не достает большинству из нас. Вместо того, чтобы убедиться самому, большинство предпочитает слушать бесчисленные рассказы, которые нередко искажают истину до абсурда. Хорошо еще, если эти сказки сохраняются лишь для себя, но когда их выносят дальше, когда их предают гласности — дело принимает не вполне красивый оборот. Возьмем хотя бы то, что было упомянуто о «согрешениях против закона». По понятным Вам причинам я не могу распространяться по этому вопросу, но будьте уверены, что эти лица не так уж и не достижимы здесь для карающей десницы. Не всегда подписи контракта под вымышленным именем бывает достаточно для ухода от ответственности. Итак, надо вообще здесь разобраться поподробнее. Ясно, что подписавший контракт теперь как бы не тот, кем он был раньше, и раньше 5 лет из Легиона ему уйти нельзя, если только его не освободят по состоянию здоровья или еще по какой-либо причине. Но все это не означает, что попавшие сюда должны считать себя совершенно оторванными от всего, погибшими для прошлого и будущего. Неужели те, кто в былые времена отбывал воинскую повинность и проводил в казармах 2–3 года, неужели те могут говорить подобные слова? Вряд ли. Разница между 3 и 5 годами не так уж и велика, если хорошенько разобраться. Что же касается условий жизни, которые для Легиона выставляются какими-то особенно ужасными, трагическими, то… да ни в чем Легион не отличается от любого регулярного полка, особенно если дело происходит в гарнизонах Алжира. В Марокко — немного иначе, здесь приходится воевать, здесь совершаются походы, здесь живут на постах, среди еще не покорившихся племен, но все это не имеет особого значения. Я говорю в смысле связи с миром. Ваши корреспонденты с ужасом произносят слова «одинокие посты неприступных гор Атласа», «оторваны от всего живого» и прочее. А вместе с тем почта приходит извне регулярно, и была бы лишь охота поддерживать связь с внешним миром. Беда лишь в том, что многие предпочитают тратить свое жалованье на выпивку и не думают о выписывании коллективным образом какой-либо газеты. Что касается регулярности связи, то вот Вам пример: в одном из походов и операций этого года мы были в таком месте, что на подвоз продуктов уходило 3 дня, а почта приходила аккуратно, 2 раза в день на аэропланах. Скажете, что денег не хватает для оплаты газет. Но, кроме получаемых непосредственно, есть еще высылаемые из Сиди-Бель-Аббеса, стараниями капитана Тихомирова, и таких немало. При желании, следовательно, «газетный голод» можно устранить. Но ведь и этого желания нет. На что лучше в моем 3-м батальоне, и то многие такие. Могли бы читать хотя бы те газеты, которые выписываю лично я. Я нарочно их передаю и упоминаю, в который раз, что они должны передаваться по рукам. Думаете, что это помогает? Спрашиваешь кого-либо: «Читаешь газету?» — «Нет, потому что не знаю, где ее взять». Говорю, у кого ее можно найти. Редко, когда даже при таких обстоятельствах пойдет да возьмет ее и прочитает. Лень и только. Самый больной вопрос для студента-легионера здесь — это продолжение образования. На этом сходятся все, и все жалуются на невозможность такого процесса. Нет времени, нет денег, нет места и так далее. Лично я, с нового года, начинаю проходить курс выбранной мной специальности, пользуясь заочными лекциями. Мой приятель-студент, еще в русском университете закончивший 1-й курс, за время своего пребывания в Марокко успел все же непосредственно продолжать их и закончить и т. д. Немало таких. Но для этого необходимо лишь одно условие: не быть простым легионером. Простому легионеру — солдату 2-го класса, это и материально, и морально невероятно сложно, тогда как капрал и особенно сержант имеют для этого все, но нужно только достичь такого положения. Надо при этом упомянуть о «личных качествах» и редкой силе воли. Не знаю, действительно ли я или кто-то из моих сослуживцев, которые сейчас носят унтер-офицерские кепи и золотые галуны, какие-то особенные люди, раз достигли всего этого. Возможно, но вместе с тем не лишним было бы еще раз напомнить жалующимся и поющим о своей горькой судьбе о том, как получались эти галуны. Сейчас они даются с большим выбором, особенно сержантские, но когда 3 года тому назад начали прибывать большие партии русских, в Легионе был недостаток унтер-офицерского кадра. Начальство решило при этом использовать прибывших русских, особенно офицеров, рассуждая о том, что они легко смогут нести несложную унтер-офицерскую службу. Некоторым не хватало лишь знания языка. Но ведь это, в конечном счете, вещь сравнительно легко приобретаемая. И вот нас, форменным образом, тащат в сержанты. Думаете, что публика обрадовалась случаю? Ошибаетесь. Упирались, отнекивались, просто отказывались, стараясь увильнуть. Происходили сценки, наподобие следующей: «Пойдете в сержанты?» — «Не пойду». — «Будете капралом?» — «Не буду» и т. д. В результате большинство из них все же оказались в сержантах, даже будучи тут абсолютно ничем и не желая ничего делать. Получив 2 раза премии по 250 франков, многие русские легионеры, напиваясь самым скотским образом, занятия и уроки старались сбыть как-нибудь и в свободные часы предпочитали бродить по городу, но не заниматься французским языком. Дальше такой легионер и не продвигается по службе. И, несмотря на это, их все же продолжали держать, таща за уши, чтобы кто-нибудь дополз до унтер-офицерских галунов, но те упирались. Экзамены на них сдавались переводчикам, нередко русским, и, конечно, не могли быть не произведены в капралы и сержанты. Вместо того, чтобы отправить их в роты и оттуда — дальше, их оставили на 2-й курс, на 3-й и даже на 4-й. Те продавались, но дело не продвигалось дальше. А ведь так было легче. Получить золотые галуны не составляло труда, достаточно было показать себя распорядительным капралом и через 5 месяцев, автоматически, капрал превращался в сержанта. А этому последнему все доступно. Он получает приличное жалованье в Марокко, после двухлетней службы — 480 франков в месяц, в походе — 570, в Алжире — 240. Он имеет отдельную комнату, пользуется унтер-офицерским собранием и т. д. В таких условиях возможно работать, ибо в то время, когда рядовые легионеры исполняют всякие упражнения, сержант свободен. В настоящее время галуны достаются не так легко, сержантов и капралов сейчас в избытке, и новые отбираются с выбором. Но и то, было бы только желание и простой русский легионер, тем более из офицеров, через некоторое время может получить унтер-офицерские галуны. Не нужно забывать, что к русским вообще относятся хорошо, часто даже выделяют. Но нередко русские сами портят свое положение. Теперь Вам понятно, откуда берется это нытье на свою службу. Прозевав однажды, публика сейчас с завистью смотрит на более удачливых и, не имея ничего другого, выдумывает всевозможные басни. Кое-кто дезертирует, большую их часть ловят. Ваши корреспонденты утверждают, что «беглецам грозит тюрьма». Я 3 года уже в Легионе, но таких случаев не припомню. Нужно же додуматься до такой бессмыслицы. Но дезертиру всегда предлагают написать просьбу о помиловании, кроме того, надо выразить желание продлить срок службы. Почти всегда за этим следует прощение. В общих чертах я сказал то, что хотел. Письмо затянулось, хотя еще многое мог бы сказать. Вопрос слишком обширный, чтобы охватить его во всей полноте, в одном письме, но главное все же обрисовано. Прежде чем закончить, мне хотелось бы подчеркнуть некоторые детали, слишком уж они характерны. Я о них говорил прошлый раз, но не могу не упомянуть еще. Из каких источников дикари-арабы почерпнули сведения об успехах Кемаля-паши? Не из французских же газет! Здесь все может быть, но Ваши-то корреспонденты «хороши». А описания у них местной войны! «Ужасно», «ужасает», «дерутся так отчаянно, как никогда» и т. д. Интересно было бы спросить, во многих ли боях участвовал писавший эти слова? В прошлом году о Кемаль-паше еще не особенно много было слышно, а в июле арабы дрались отчаянно из-за него. В 1917 г. о Кемале вообще ничего не знали, а на той же Иканге целая колонна была разбита наголову. Об упомянутых Вашими корреспондентами цифрах и говорить не хочется. Я уже ранее пытался привести соотношение между русскими в Легионе и о процентном отношении их к другим национальностям, а также и по соотношению Легиона к другим частям мобильных групп, с которыми он оперирует. Единственное, о чем забыл упомянуть, это место двухдневного жестокого боя, о котором писали Ваши корреспонденты и я в прошлом письме. Я дал название Эль-Мерс, тогда как, вероятно, это был бой 12–13 августа на соединение двух колонн. Я заканчиваю. Должен сказать, что, конечно, было бы неизменно лучше, если бы студенты получили возможность закончить свое обращение в университетах, но, при желании и за неимением другого, можно и отсюда выйти не с пустыми руками. С уважением, Кроленко».
Письмо В. Крюкова донскому атаману А. Богаевскому, написанное в январе 1924 г., позволяет читателю узнать более подробно о жизни русских в Легионе. Находится данный источник в ГА РФ. Ф.6461. Оп.1. Д.23. Л.30. «Ваше превосходительство, Африкан Петрович! Осмеливаюсь беспокоить Вас потому, что прилагаемое письмо казаков-легионеров имеет огромный интерес. Возникшая в Легионе ссора между казаками-легионерами и иногородними из-за политических споров принимает острый характер, что вторично подтверждается письмом. Высоко почитая примирительный тон Ваших обращений, я представляю это письмо Вашему вниманию, думая, что авторитетностью Вашего обращения можно будет помочь делу. Второй вопрос этого письма — не раз возбуждаемый в письмах казаков-легионеров, это ходатайства о сокращении срока службы. Ответ и на этот вопрос требует также особой компетентности. Ввиду важности обстоятельств этого письма представляю его Вашему вниманию. Примите уверение в искреннем уважении и преданности». Данный источник — письмо казака-легионера Фионова от 3 декабря 1923 г. о разногласиях русских в Легионе. Хранится оно в ГА РФ. Ф.6461. Оп.1. Д.23. Лл.31–32. «Здравствуйте, дорогой станичник Василий Степанович! Я Ваш станичник, Степан Дмитриевич Фионов, прошу принять мой Вам поклон, а также находящиеся здесь казаки шлют Вам привет и просят Вас, Бога ради, посвятить нас в чем-либо в надежде на будущее или в замирании вечном. Из газет ничего понять нельзя, потому что идет беспрерывная грызня и укоры друг друга за прошлое. А вот еще новость из газеты «Последние новости» за 10 октября 1923 г. № 1063, в которой есть передовая статья «Самоопределение казачества». На почве этой статьи у нас начались беспрерывные споры и упреки со стороны иногородних крестьян, они нас укоряют, что мы давно хотели этого, а потому и проиграли освобождение России и т. п. Мы хотели объясниться с ними, но они плевали нам в лицо, когда мы, казаки, переносили все на своих плечах. Да и сейчас мы не против постоять за Россию. Но на почве этого разрыва мы здесь нередко доходили до кулачных боев. Да, нередко приходилось сталкиваться и с теми, хорошо говорящими на русском языке, но еще хранящими при себе золотые звезды, на тему «коммуна». Итак нам очень горестно, приходится трудно коротать наш 5-летний срок! Хотя осталось еще 2 года, но для нас это кажется довольно продолжительным временем. Василий Степанович, просим Вас, если это будет возможно, зайдите с ходатайством о сокращении нашей службы в Легионе и скажите, как бы нам то же самое сделать и каким образом, через кого ходатайствовать, чтобы наши прошения были удовлетворены. Это наше общее дело, опишите это также подробно, будем до глубины души рады Вашим советам нам. И пока будьте здоровы. От всех нас, казаков, Вам низкий поклон, привет станице. Желаем самого наилучшего успеха в ее делах. Искренне преданный Вам, Ваш станичник, Степан Дмитриевич Фионов. Город Ракка, Месопотамия». Данный источник содержится в личном фонде А.А. Воеводина в ГА РФ. Ф.6340. Оп.1. Д.11. Л.1.
Письмо Кузьмичева с поста Касбах [503] Воеводину в Прагу, 1924 г.: «Здравствуйте, далекий незнакомый соотечественник, господин Воеводин. Сего же дня получено мной письмо от хорошего знакомого, русского и французского офицера, господина лейтенанта Белокурова, который Вам — друг. Белокуров письменно знакомит меня с Вами. Я, с совершенным удовольствием, желаю познакомиться, адрес мой, хотя и несколько позорный для русских, но — все равно. Вы, кажется, слышали или же даже испытали жизнь русского эмигранта на острове Лемносе, поэтому мне, силой необходимости, пришлось войти в этот незнакомый Легион. За тем, мой адрес таков: Легионер Кузьмичев, пост Касбах, Марокко. Адрес мой в России таков: Дон, станица Великокняжеская, казак Кузьмичев. Слушайте, господин Воеводин, в нашем Сальском округе, мало ли, может быть, случайно, извиняюсь, Вы моего округу? Лейтенант Белокуров пишет, что Вы заинтересовались нашей страной, жаркой и полудикой — Марокко. Предупреждаю Вас, что я — малограмотный, как видите мою рукопись. Я представляюсь Вам, как русский солдат, прошу выслать нам несколько газет и журналов. Конечно, простите за то, что письмо писано карандашом. У нас в Марокко чернила не водятся на передовом посту. Остаюсь с почтением к Вам, прошу Вас передать сердечную благодарность господину лейтенанту Белокурову от Кузьмичева. Присылайте всякие новинки. Будем рады. Русские». Данный источник содержится в личном фонде А. А. Воеводина в ГА РФ. Ф.6340. Оп.1. Д.12. Л.1.
503
Марокко
Письмо Поплавского Белокурову с поста Энгиль в Марокко от 4.01.1924 г.: «Многоуважаемый Белокуров! Пишу Вам по просьбе солдата Вашего подразделения Ефремова, который лежит вместе со мной в госпитале. Ему ведь ампутировали ногу, но чувствует он себя теперь довольно сносно. Очень просил Вас найти и сохранить его вещи — безопасную бритву и прочее. Все это осталось в комнате, в которой он спал, а также выслать и фотографические карточки, Ваши и Огородного. Пользуясь случаем, черкну несколько слов и от себя. Если только помните Вы меня, мы были вместе в Константинополе и Бембесе. Я недавно приехал из кавалерийского полка в Тунисе. Последнее время там циркулировал упорный слух о том, что Вас убили. Даже находились очевидцы того, как в Мидеме, с аукциона, распродавали Ваши вещи. Теперь я получил из эскадрона письмо, в котором меня просят проверить, насколько все это достоверно. Узнав от Ефремова, что Вы благополучно здравствуете, я счастлив был написать в эскадрон про все эти слухи, что они — сплошной вздор. А то публика, из знающих Вас, принимая сообщение «очевидца» за чистую монету, была очень этим огорчена. Если располагаете свободным временем, то черкните, буду очень рад. А пока, всех благ. Ал. Поплавский, Engie Hospital, Ефремова там же».