Иной мир
Шрифт:
Чи посмотрел на меня. Он постарался говорить спокойно, когда произнес: «Ты прав, она не святая, потому что она гораздо больше. Она человек, и ты должен склониться перед ней на колени, мы все должны. Когда б мы были на Земле, того, что только что произошло, не было бы вовсе. У тебя бы не сорвалось с губ это замечание, а я бы не ударил тебя. Эти несколько месяцев изменили нас — и не в хорошую сторону. Что будет из нас? Перед нами длинный путь. Мы должны прожить его до конца — как люди. Я хочу, чтобы ты всегда думал об этом, Гиула, это касается всех нас. Или мы постоянно будем осознавать это, или же мы вернемся обратно на круг, из которого однажды появилось человечество».
Он вылез из каюты.
— Ты понял, что он имел в виду? — спросил Гиула.
— Да, — сказал я.
Девятнадцатое
Постепенно в нас затих внутренний бунт. Мы больше не протестируем, мы смирились с неизбежным. Во всяком случае, я смирился. В нас еще живы воспоминания, но этот мир стал не таким страшным. Монотонность начинает сковывать наш дух.
Я борюсь с этим. Чем больше я чувствую, как мой рассудок и мое сознание привыкает к жизни в этом металлическом гробу, тем больше я пытаюсь, равняться на Чи. В последние дни я занимался изучением истории мировых религий. Каким же долгим и мучительным был путь человечества из мрака его предыстории. Были столетия, в которые развитие казалось остановилось на месте, и были столетия, в которые люди под влиянием суеверия зверели почище самих зверей. Если взглянуть на историю Средневековья — начиная с сутенера и убийцы императора Константина, которого называют «Великим», потому что он возвысил христианство до государственной религии — до начала эпохи Просвещения, то невольно приходишь к убеждению, что большая часть человечества, по идее, должна сойти с ума. Во имя Христа мнимые заместители бога истребляли целые народы, уничтожили духовные богатства классической древности и воздвигли дамбу из огня и крови против всяческого прогресса. Каким тяжелым был путь людей из царства зверей, каким далеким и тернистым; обратный легче и значительно короче. Мы еще только полгода в этом мире, и мы должны провести здесь нашу жизнь, бесполезно, не имея возможностей для дальнейшего развития. Что будет через год — два, через десять лет? Мы должны приспособиться, приспособиться к тишине, к черному и белому, к Ничему. Нет, десять лет мы не продержимся, и пять тоже…
Двадцать третье марта
Я говорил об этом с Чи. Я сказал: «Чи, оставь сейчас на мгновение свой показной оптимизм. Сколько мы еще продержимся?»
— Я не знаю этого, Стюарт, — сказал он, — и я не хочу об этом думать. Я надеюсь, больше ничего.
— Ты об этом думал, поэтому ты надеешься. Ты надеешься на спасение, потому что ты точно знаешь, что мы больше долго не продержимся. Он уже начинает…
— Начинает что, Стюарт?
— Господи, боже мой, не спрашивай меня постоянно как доцент на экзамене! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, ты даже знаешь это лучше, чем я. Мы бездействуем, а бездействие это деградация. Я не хочу говорить о Дали Шитомире, он легче всех переносит наши условия жизни. Но посмотри на Гиулу. Он возле иллюминатора и пялится наружу. Понаблюдай за Соней. И ее самообладанию скоро тоже придет конец. Она молчалива, как этот проклятый мир, а когда она одна, она пялится в иллюминатор. И со мной происходит точно так же. Чи, что из нас будет?
Он очень долго смотрел на меня. Наконец он сказал: «Надеяться, пока у нас есть на это силы. Я скоро закончу свои расчеты — еще день или два, затем мы посовещаемся.
— Чтобы снова надеяться?
— Чтобы снова надеяться, надежда, которая будет ограничена по времени. Теперь оставь меня одного, Стюарт, я хочу довести до конца эту работу.
Я снова погрузился в свое чтение, но мне становилось все труднее сконцентрироваться. Гиула забрался в мою каюту.
— Я мешаю тебе, Стюарт?
Нет, напротив.
Он схватился за откидной столик и замолчал.
— Что у тебя на сердце, Гиула?
— Ничего. Я хочу домой или умереть.
— Ах, умереть, — сказал я. — У Чи снова идеи.
— Мне плевать на его идеи.
— Не очень-то ты вежлив.
— Что такое вежливость? Зачем мы на этом свете, Стюарт? Я не имею в виду нас пятерых, а людей вообще. Зачем нам мозг? Я смотрю в иллюминатор и вижу сплошные солнца. Без особых трудностей можно установить из чего они состоят — а дальше? Этому существу на Земле необходимо было стать человеком только для того, чтобы осознать свою ничтожность? Какой в этом всем смысл? Почему, Стюарт, почему?
— Это бессмысленно, спрашивать „зачем?“, Гиула. Мы здесь, мы живем и мы разумны. Возможно, человек однажды покорит звезды…
— Зачем?
— Прекрати спрашивать свое Зачем! Эта проклятая головоломка убьет в тебя рассудок.
— Я должен думать, я не могу по-другому. Каждый думает о чем-то. А что еще делать? К примеру, я часто задаюсь вопросом, что вообще является нашей целью. Это долбанное тиканье наших часов? Это расстояние между стартами двух квантов? Почему моя стрелка вращается? Это же стало совершенно бессмысленно в этом мире, потому что мы больше не имеем никакого отношения к окружающей среде. Вокруг нас постоянно одна и та же картина. Когда наступает утро или вечер? А это пространство, это бесконечное пространство! На Земле только догадываются о нем — но здесь… Где конец, где начало?
Несмотря на то, что вопросы мало трогали меня, я мог понять Гиулу. Эта монотонность, этот анахронизм, побуждало более или менее всех нас к странным размышлениям. В этом вечном раздумье таилась опасность — мы могли сойти от этого с ума. Мне пришла на ум книга, в которой я когда-то прочел о таком же вопросе «Зачем?» Я откопал ее в записях и засунул в наш транскапус.
— Возможно это даст тебе ответ, Гиула: «У неизмеримого не может быть Почему. Оно то, что есть, то что оно есть — вращающееся колесо извечного бытия, вещь, у которой нет меры, кроме самого себя…»
Он вздохнул.
— Это тоже не объяснение. Замкнутый круг — вижу, ты тоже не можешь мне помочь. Я обращусь к Чи.
— Я бы не делал этого, он не хочет, чтобы ему мешали. Не думай об этом, никто не сможет дать тебе ответ.
— Я хочу выяснить это. Я хочу знать, есть ли смысл в жизни — я имею в виду нашу жизнь.
— Если в ней есть смысл, тогда он заключается в том, чтобы вернуться домой.
— Значит это бесполезно, — сказал он и покинул меня.
Какие вопросы, какие мысли! Но как можно защититься от них?
Позднее…
Гиула настолько привел меня в замешательство своим «Почему?», что я теперь сам начала задуматься о всевозможных вопросах. Было ли возвращение на Землю единственный смыслом нашего существования? В этом Гиула был прав, тогда наша жизнь была бы бессмысленной, потому что для нас больше не было обратного пути. И Чи тоже не мог совершить чуда своими математическими фокусами. Но почему — снова «Почему?» — мы все еще живем?
Об этом нельзя думать. Ожидание и надежда — это все…
Двадцать девятое марта
Чем больше я занимаюсь историей развития человечества, тем больше я склоняюсь к тому, что даже от религии или — лучше — от религиозности нельзя добиться позитивной стороны развития в течении нашего развития. По крайней мере она кажется мне справедливой до определенного уровня развития. Сейчас, когда наша родная планета является нам звездой среди звезд, я вижу все гораздо яснее. Путь, который прошел человек, невероятен; темнота в начале вокруг него и в нем самом. Прошли тысячелетия, пока мозг запомнил первый скудный опыт. Его хватило для того, чтобы понять простейшие законы природы, но они остались феноменами. Разве не естественно, что он в поисках защиты глядит на более существ с более высоким уровнем развития? Во время чтения древних религиозных писаний мне пришло в голову, что практически все основатели религий и пророки связывали символ своей веры с законами морали и этическими жизненными устоями. Боги как помощники и судьи всей жизни человека. В наши дни этот процесс кажется мне первым нерешительным шагом из царства зверей. Но как же все застыло в догму и действует сковывающе, когда все не приспосабливается к развитию и не подчиняется новым познаниям, отсюда следует, что и религия наших дней должна потерять правомерность своего существования. Ее победили и преодолели микроскоп и телескоп, ядерный реактор и космический корабль. Какой огромный шаг от первого смутного представления до осознания: жизнь — общее свойство материи, всего человеческого духа и всего лишь продукт этой материи.