Иной смысл
Шрифт:
Стаса усадили на металлический стул, стоявший в метре от стола. Расцепили наручники за спиной, но тут же завели руки за голову, зафиксировали запястья на спинке стула. Звонко лязгнули ножные крепления — допрашиваемый не должен иметь ни малейшей возможности сдвинуться с места.
Конвоиры проверили крепость фиксации и вышли, оставив обвиняемого наедине с его страхами, оправданиями, мыслями, просьбами. Правда, у Ветровского не было ничего из вышеперечисленного, но кого это волновало?
Время ожидания тянулось липкой патокой. В комнате было
«Они что, решили оставить меня здесь умирать от недостатка кислорода?»
Паническая мысль все же пробилась сквозь щит безразличия к собственной судьбе, заметалась, распространяя удушливые волны предательского страха. Юноша боролся с желанием закричать — даже не позвать на помощь, а просто напомнить, что он здесь есть. Нет, он бы обязательно закричал — если бы не понимал, что именно этого от него ждут.
Прошло еще несколько минут, а может, часов. Стас сидел, запрокинув голову, дышал редко и глубоко. Когда щелкнули запоры на двери, а в комнате резко посвежело, он медленно выпрямился, насколько позволяли фиксаторы, и внимательно посмотрел на вошедшего.
Дознаватель обладал такой внешностью, что, встреть его Стас, допустим, завтра в камере — он бы его не узнал. Не красавец, не урод. Волосы не светлые и не темные, средней длины. Правильные черты лица — но словно бы карандашный портрет слегка потерли ластиком по всем линиям. Про людей с таким типом внешности часто говорят — «идеальный шпион». Ветровский раньше не думал, что они действительно существуют — по крайней мере, он ни одного не встречал. А сейчас понял — встречал, и неоднократно. Просто не замечал. С такого человека взгляд соскальзывает, как ртуть, его не видишь, даже стоя напротив, его не запомнишь, не узнаешь на фотографии, не найдешь в толпе «встретимся у выхода из метро».
Словом, почти что «человек Шредингера», с той лишь разницей, что жив-то он жив, но вот существует ли? Он есть — и в то же время его как будто бы и нет.
«Человек Шредингера» пересек допросную, остановился перед столом и уставился на Стаса с видом «Что вы здесь делаете?».
— Фамилия, имя, номер дела, предъявленное обвинение, — проговорил он со странной интонацией: вроде бы и не спрашивал, но в то же время как будто бы сам не знал.
Ветровский еще раз глубоко вдохнул, выдохнул и в упор посмотрел на дознавателя. Издевается? Непохоже. В глубине души медленно поднимало голову что-то знакомое, прежнее, что-то, что он очень хотел забыть.
— Ветровский Станислав. Номер дела не знаю. Обвинение тоже.
— Вас не могли задержать, не указав, за что.
— Значит, я не помню, — равнодушно сказал Стас.
— Что ж, найдем по фамилии, — столь же равнодушно пожал плечами дознаватель, садясь за стол.
Разумеется, дело лежало прямо перед ним.
Разумеется, сначала он перебрал обе стопки бумаг.
— Что ж, Станислав Вениаминович, приступим. Вам предъявлено несколько разных обвинений. Первое, основное — педофилия, действия сексуального характера по отношению…
— Я знаю, что такое педофилия, — перебил его Стас. — Я не делал никогда ничего подобного. Слышите, никогда!
— Вот и хорошо. Но я все же продолжу. Тревожный сигнал поступил из детского дома номер три, от…
— Завуча, — снова перебил его молодой человек. — Анны Ивановны Сухаревой.
Дознаватель оторвался от изучения дела и неодобрительно посмотрел на Ветровского.
— Верно. Согласно ее заявлению, вы обманом добились возможности проводить время наедине с детьми, выдавая себя за члена некоей организации, которая якобы занимается благотворительностью.
— Во-первых, я действительно…
— Станислав Вениаминович, будьте любезны — помолчите и дайте мне прочитать дело. Должен же я знать, в чем вы виноваты. — Уголки губ мужчины чуть раздвинулись. Вероятно, это должно было обозначать улыбку, вот только получилось не очень похоже.
— Я ни в чем не виноват! — Стас себя уже почти не контролировал.
— Неужели? — Теперь дознаватель улыбнулся шире и даже немного искреннее. — Вот совсем-совсем ни в чем не виноваты? Что ж, я это проверю и разберусь. А вы все же помолчите.
Поняв, что перегнул палку, юноша умолк. Сидел напряженный, натянутый, как тетива лука, и не отводил взгляда от «человека Шредингера».
— Итак, с целью убеждения администрации в собственной добросовестности и усыпления их бдительности вы даже произвели в здании детского дома косметический ремонт и приобрели некоторые необходимые вещи. Далее вы получили право проводить для детей праздники и даже организовать в детском доме кружки-студии. Завоевав, таким образом, доверие администрации и расположение детей, вы…
Стас сидел, не шевелясь и даже не дыша. Он не мог слушать этот фантасмагорический бред — но и не слышать его был не в силах.
А равнодушный голос продолжал:
— За все время, что ваша так называемая благотворительная организация «сотрудничала» с детским домом номер три, вы совершили действия сексуального характера по отношению к двенадцати детям, не достигшим двенадцатилетнего возраста. Троим из них не исполнилось даже восьми лет. Все пострадавшие — мужского пола.
— Ложь, — процедил Стас сквозь зубы.
— А как, по-вашему, обстояло дело?
— Мы сделали ремонт в здании, открыли кружки. Проводили праздники и экскурсии. Но не давали никаких денег администрации детдома, не доверяя завучу. Мы ей мешали. Видимо, она решила меня устранить.
— Вы были руководителем этой вашей… благотворительной организации?
— Да, я являюсь ее руководителем.
— С какой целью вы занимались благотворительной деятельностью?
— Вы не поверите, — Стас хрипло рассмеялся, — с благотворительной. И, кстати, я могу задать два вопроса?