Иножитель (Клокочущая пустота, Гиганты - 3)
Шрифт:
Сирано рассмеялся. Этот Кола по дружбе слишком переоценивает его, но даже ему он не мог признаться ни в чем, что касалось Солярии.
Перед премьерой трагедии Сирано де Бержерака "Смерть Агриппы" к церковному цензору аббату Монсье по поручению генерала ордена иезуитов явились два монаха из монастыря св. Иеронима.
Аббат Монсье был высокообразованным и добродушным человеком. Связанный с бывшим архиепископом парижским, кардиналом Рецем, во времена Фронды он следил за тем, чтобы пасквили и памфлеты, направленные против кардинала Мазарини, как-нибудь не задели святой католической церкви.
Иезуитов аббат Монсье не любил, зная, что они для достижения своих целей не стесняются в средствах, а сам аббат Монсье в этом отношении был человеком прежде всего гуманным. Но гостей из монастыря св. Иеронима ему пришлось принять.
– Ваше преподобие, господин аббат, - жидким тенорком начал старший Максимилиан, - по велению генерала нашего святого Ордена Иисуса мы с моим младшим братом по монастырю, тоже Максимилианом, вынуждены были зреть богопротивное представление готовящейся к постановке трагедии, сочиненной грязным памфлетистом и греховным дуэлянтом господином Савиньоном Сирано де Бержераком, и мы просим вашего соизволения, ваше преподобие, господин аббат, еще раз обсудить вопрос о запрете намеченной премьеры этого бездарного, еретического ярмарочного представления, которое лишь позорит театр Парижа, столицы французских королей.
– Не вижу причин для такого запрета, братья Максимилианы. Передайте генералу вашего ордена, который я чту, что мне привелось присутствовать на последней репетиции, изучив перед тем рукопись трагедии и не усмотрев в ней каких-либо выпадов против святой католической церкви. В отношении же бездарности этого творения, то позволю себе заметить, что трагедия эта, несомненно, ни в чем не уступает трагедиям господина Корнеля, которого ценят при дворе его величества Людовика XIV.
– А "Мазаринада"?
– гулким басом вмешался младший Максимилиан.
– Не только авторы сатирических стишков, но даже принц Конде, сражавшийся со своей армией против войск короля, допущены ныне в Париж и будут приняты в Версале, как только его завершат отделкой и двор переедет туда. В свою очередь я, как служитель церкви, хотел бы задать вопрос вам, монахам. Пристало ли вам, отцы мои, проникать на светское представление, не совершив при этом тяжкого греха?
– Вы правы, ваше преподобие, господин аббат! Но лишь ради интересов нашего святого Ордена мы решились на этот грех, заранее оговорив, какую епитимью в тысячу семьсот три поклона, назначенную самим епископом нашим, мы должны понести за это греховное деяние.
Аббат Монсье лишь покачивал головой, не сочтя нужным вступать в спор с этими иезуитами, для которых достижение цели не грех.
Монахи ушли от цензора, яростно сжимая кулаки, и направились прямо к генералу своего ордена.
Аббат Монсье был прав, от них можно было ожидать чего угодно.
Дни перед премьерой были сплошным праздником для Сирано.
Мольер прибегал к нему с сообщением о необычайном ажиотаже у билетной кассы.
Вероятно, благодаря отзывам герцогини де Шеврез и графини де Ла Морлиер весь парижский свет стремился на этот спектакль. О трагедии
Первый акт трагедии прошел благополучно, и публика, видимо, была довольна.
Но во время второго акта, когда зашла речь о невеждах, противящихся всему новому, что отнюдь не было направлено в адрес священнослужителей, однако отцы церкви вполне могли бы узнать в представленных на сцене невеждах себя, в зале поднялся необычайный гвалт. Какие-то люди вскакивали с мест, бросали на сцену припасенные гнилые яблоки, тухлые яйца, свистели и кричали, требуя прекратить святотатственное представление.
Надо ли говорить, что крикуны были достаточно пьяны и, видимо, набирались по кабакам. Снова Сирано оказался перед пьяной толпой в сотню человек, потерпев на этот раз поражение.
Продолжать спектакль не было никакой возможности.
Монахов, конечно, никто не видел, а крикуны стали требовать деньги обратно.
Тогда разгневанный Сирано, которому касса уже вручила выручку, тут же в зале стал раздавать свои деньги в обмен на клятву тянущих за ними руки пьянчуг, что они никогда больше не посетят ни одного из его представлений.
Но представлений трагедии "Смерть Агриппы" больше не состоялось.
Какая-то сила принудила церковного цензора, аббата Монсье, запретить дальнейшую ее постановку.
Сирано де Бержерак снова потерпел полный крах.
Люди, его современники, не желали слышать о своем невежестве, хотя бы говорилось о делах столетней давности.
Мольер негодовал.
Друзья Сирано не решались даже утешать его.
Мать его, госпожа Мадлен де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак, украдкой плакала, а младший Бержерак готов был подраться с кем-нибудь, но не решался из-за старшего брата.
К Сирано подошел профессор Гассенди.
Он сильно постарел, полысел, но не носил парика, и взгляд его был острым, как прежде.
– Друг мой, - сказал он.
– Когда-то вы убедили меня в своем таланте и энергии. Увидев вашу трагедию еще на репетиции, я понял ваш замысел, который не устраивает псевдомудрых святош. Но помните, если актеров, произносящих ваши слова с подмостков, можно заглушить свистом, то написанного пером никогда еще не удавалось даже полностью сжечь. Что-нибудь да оставалось, что можно размножить. Мысль, воплощенная в трактат, неистребима.
– Благодарю вас, профессор. Я по-прежнему ваш ученик. Я верю, что написать на бумаге надежнее, чем вырубить в камне.
– Тогда вы знаете, как вам поступить, - закончил Гассенди.
Герцог д'Ашперон, бывший свидетелем раздачи Сирано всех своих денег, предложил поэту снова вернуться к нему на службу, но Сирано отказался, он дал слово жить с матерью и не мог нарушить его. Герцог ответил, что уважает его решение. Ноде протянул Сирано свой кошелек, но не решился настаивать, едва увидел, с каким лицом Сирано вернул ему его обратно.