Инстинкт и социальное поведение
Шрифт:
После безумных экспериментов двадцатого века в России, Китае и других странах, где пытались заменить мотивы личного интереса «чистым энтузиазмом» и тем самым отделить поведение человека от его биологической природы, частная собственность стала у западных экономистов, и даже у некоторых философов, чем-то вроде священной коровы. Но собственность – продукт культурной наследственности, а не генетической. Напомним еще раз, что характерное время генетической наследственности – миллионы лет, а характерное время культурной наследственности – сотни лет. Физическое строение человека вряд ли сколько-нибудь изменилось за двести тысяч лет существования нашего вида; между тем, культура может существенно измениться за двести лет, и мы уже привели разительные примеры таких изменений. Отношение человека к вещам, именуемое «собственностью»,
В наше время господствующий тип собственника – это уже достаточно выродившийся тип буржуа, озабоченный главным образом своей материальной безопасностью и накапливающий «ценные бумаги» с упорством, напоминающим патологию невротического обжорства. Через двести лет «собственник» с его «акциями» будет так же смешон, как в наши дни «дворянин», цепляющийся за феодальные хартии.
Изменится и понятие «государства», даже если сохранится его название. Двести лет назад – или чуть раньше – было очень важное лицо – король Франции. Теперь выражение «нынешний король Франции» встречается только в учебниках логики, как определение, объем которого пуст.
Глава 6.
НАЧАЛО КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ
1. Общественные конфликты
В племенном обществе насилие проявлялось обычно в войнах между племенами. Отношения между членами одного племени управлялись племенной моралью, механизмы которой, как можно предполагать, носили в основном инстинктивный характер. По-видимому, с помощью этих механизмов улаживались конфликты между индивидами и группами внутри племени, как это можно видеть в уцелевших до нашего времени племенах.
Положение изменилось, когда возникли государства. Глобализация племенной морали на б'oльшие сообщества, уже не всегда связанные общим происхождением, а возникшие из союзов племен при ассимиляции иноплеменных элементов, осуществлялась культурной наследственностью, далеко не столь надежной, как генетическая, поскольку она зависит от наличного состояния культуры. Если культура еще не расширила объем применения социального инстинкта на большее сообщество, в нем возникают конфликты. С тех пор история – уже история государств – представляет непрерывную последовательность конфликтов двоякого рода: столкновений между государствами и столкновений между группами внутри государства. Внутренние конфликты отразились уже в древнейших дошедших до нас документах. Но, как правило, цари и жрецы, по воле которых составлялись эти документы, склонны были подчеркивать свою власть и свой авторитет: они охотнее описывали победоносные войны, чем подавленные мятежи. Вслед за царями и жрецами, историки больше всего занимались «внешней политикой», а во внутренней интересовались главным образом отношениями власть имущих. Темой их повествований была преимущественно драматическая борьба государств и наций, что и стало традицией историографии. История внутренних конфликтов занимала в ней относительно меньшее место.
Однако, уже очень рано некоторые историки поставили себе целью объективное описание событий, то есть установление и упорядочение фактов. Уже «отец истории» Геродот, и особенно Фукидид, дали примеры такой объективности: они умели стать выше предрассудков своего отечества и политических страстей своего времени. Историки всегда стремились также к «объяснению» истории, но объяснить историю в том смысле, как ученые объясняли явления природы, они не могли: человеческое общество слишком сложно. Как всегда в таких случаях, мышление об этом сложном предмете, пытавшееся ответить на неотчетливо поставленные вопросы, оставалось на донаучном уровне и относилось к «философии». Первоначально этим словом назывались все ученые занятия вообще, из которых постепенно выделялись конкретные науки. В этой книге, опирающейся в основном на научные данные, мне приходится иногда выходить за пределы научно доказуемого, то есть заниматься философией. Я вовсе не склонен отрицать значение «философии истории», всегда искавшей принципы, объясняющие исторический процесс. [42]
42
Термин «философия истории» ввел Вольтер.
Греческие историки описывали конфликты между полисами – небольшими городами-государствами греков, а также конфликты с государствами иного рода, населенными племенами другого происхождения. Эти племена греки называли «варварами», противопоставляя их «эллинам», с их общим языком и общей культурой. Эллины не были гражданами одного государства, но составляли единый «этнос», что в переводе означает «народ» или «нацию». Таким образом, греки различали нацию и государство, хотя государства часто формировались вокруг господствующей нации. Более того, у греков было уже по существу представление о культурах: они отличали свою собственную культуру от «варварских», а среди последних различали, конечно, египетскую культуру от персидской.
В начале Нового времени европейское мышление выработало представление о последовательности исторических эпох, в каждой из которых преобладала одна культура. Достижения этой культуры имели, как предполагалось, определяющее значение для истории человечества в соответствующую эпоху, и носителем ее считался определенный этнос. Первым мыслителем, увидевшим в истории развитие, был Жан Боден (1529 – 1596). Для него история не была ни вечным повторением, как для философов древности, ни ожиданием Страшного Суда, как для средневековых схоластов, а продуктом человеческой деятельности, и этот философ, еще разделявший темные средневековые суеверия, был предтечей динамического взгляда на культуру, который мы обозначаем словом «прогресс».
Обычная схема, описывавшая перемещение «культурной гегемонии» из одной страны в другую и от одного этноса к другому, имела вид:
Древний Восток – Греция – Рим – Галлия.
А.Н. Уайтхед, современный философ, принимающий эту схему, склонен ее продолжить, присоединив в виде следующего этапа Британию. Никоим образом не отрицая исключительного культурного значения Британских островов, мы остережемся такого упрощенного понимания истории. Его крайним представителем был Гегель, превративший это традиционное изложение исторической драмы в «театр одного актера», где в каждом действии выступает единственная «избранная нация», а в качестве режиссера, сменяющего действующих лиц, фигурирует Абсолютный дух – Господь Бог. Можно оставить в стороне схоластическое обоснование этой философии; ей недостает не только научного, но и человеческого достоинства, поскольку Гегель ухитрился вывести из общих метафизических построений неизбежное завершение истории, конечным продуктом которой оказывалось Прусское королевство. Впрочем, Гегель считал, точно так же, свою собственную систему увенчанием всей философии, так что кафедра в Берлине была очевидным образом предназначена для него.
Более интересную философию истории развил Маркс, предложивший два новых принципа объяснения истории: первый из них подчеркивает роль экономической деятельности, а второй – роль «классовой борьбы». Маркс вышел из школы Гегеля и никогда не мог освободиться от гегелевской схоластики; но он считал себя не философом, а ученым, и считал свои объяснения «научными». Конечно, он был преимущественно философ, и заслуги Маркса перед философией относятся к гносеологии истории. Подобно большинству первооткрывателей, Маркс преувеличил значение открытых им принципов объяснения, полагая, что может объяснить с их помощью всю историю (мы ссылались уже на Лоренца, проницательно изобразившего это психологическое явление). Маркс претендовал на «научное» объяснение истории и уверенно предсказывал, исходя из этого объяснения, будущие события; это заблуждение имело важные последствия. Впрочем, трудно возложить на Маркса ответственность за то, что делали русские (и тем более китайские) «марксисты»: сам он не мыслил себе приложения своих идей вне круга европейской цивилизации, а к России относился враждебно. Конечно, можно согласиться с Бердяевым, что в советской России Маркса и Энгельса несомненно сочли бы «меньшевиками».
Как мы увидим, Маркс вовсе не открыл ни классов, ни борьбы между ними; но, по-видимому, он впервые употребил термин «классовая борьба» (Klassenkampf) и дал тем самым имя уже давно известному историческому явлению. Дальше мы исследуем, в каком смысле и насколько основательно применяется понятие «общественных классов». Было бы неразумно начинать изучение классовой борьбы с формальных определений. Как известно, в начале изложения химии не определяют, что такое вещество, а в начале изложения биологии – что такое жизнь: основные понятия сначала выясняются на примерах, и лишь в дальнейшем, индуктивным путем, приходят к их определению.