Инстинкт и социальное поведение
Шрифт:
Главным строительным материалом в Египте был камень. Из камня были построены «великие пирамиды» IV династии (2600 – 2500 гг. до н.э.). Каждая их них предназначалась для погребения определенного фараона. Строили их целые армии мобилизованных на некоторый срок крепостных крестьян. По-видимому, прочность пирамид и целый ряд хитростей, преграждавших доступ к мумии фараона, должны были обеспечить сохранение их тела, что имело в египетской религии важное значение. Все эти заботы были напрасны: за редчайшими исключениями, гробницы фараонов еще в древности были ограблены, причем грабители, как теперь известно, нередко получали информацию от жрецов и охраны. Такова оборотная сторона земного величия. В частности, не найдены мумии фараонов Древнего царства, затративших б'oльшую часть жизни на подготовку своих гробниц: вообще, египтяне едва ли не больше думали о своей загробной жизни, чем о земной. Греческие историки Геродот и Диодор Сицилийский сообщают нам египетское
Можно предполагать, что «смута», положившая конец Древнему царству, была связана с восстаниями крепостных и рабов. Лучше известна другая «смута», между Средним и Новым царством, настолько ослабившая египетское государство, что Египет, впервые в его истории, подвергся завоеванию. Около 1700 года до н.э. его покорили гиксосы, степные кочевники, владевшие большей частью страны полтора столетия. Это «смутное время» ярко описано в двух литературных памятниках: в лейденском папирусе «Поучение Ипувера» и в «Поучении Ноферреху», хранящемся в петербургском Эрмитаже. Оба текста, написанные в более позднее время, несомненно изображают реальные события, хотя и трактуют их с позиций господствующего класса. Мудрец Ипувер «поучает» некоего царя, перечисляя беспорядки, происходившие в Египте:
«Воистину: лица свирепы… Лучшая земля в руках банд… Нет нигде человека вчерашнего дня… Грабители повсюду. Каждый человек говорит: «мы не понимаем, что происходит в стране»… Простолюдины сделались владельцами драгоценностей. Тот, кто не мог изготовить себе даже сандалий, стал теперь собственником богатств. Надсмотрщики рабов – сердца их скорбны… Благородные – в горе, простолюдины же – в радости. Каждый город говорит: «Да будем бить мы знатных среди нас»… Сын мужа сделался человеком, которого не знают. Сын жены, бывшей госпожой его, сделался сыном его рабыни…Пустыней стала страна, номы разграблены, варвары извне пришли в Египет… Нет больше нигде египтян. Золото, ляпис-лазурь, малахит, сердолик, камень Ибхет висят на шее рабынь. Благородные женщины скитаются по стране. Владычицы дома говорят: «О, если бы мы имели, что поесть»… Благородные женщины – тела их страдают от лохмотьев, сердца их разрываются, когда они спрашивают о здоровье тех, кто их сам прежде спрашивал о здоровье… Весь юг не платит подати из-за смуты. Для чего казначейство без податей своих… Сердце же царя только тогда радостно, когда к нему приходят приношения… Азиаты стали подобны знатным, а египтяне – чужеземцам, выкинутым на дорогу… Не прекращается шум и годы шума. Нет конца шуму… Тайны бальзамировщиков раскрыты… Свободные поставлены к работе над ручными мельницами. Те, которые были одеты в тонкое полотно, они избиваются палками. Те, кто не видел сияния дня, они выходят беспрепятственно. Те, которые лежали на ложах мужей своих, пусть спят они на баржах… Воистину, все рабыни стали владеть устами своими. Если говорят их госпожи, это тяжело рабыням… Вельможи голодны и в отчаянии».
В общем, «кто был ничем, тот станет всем», как обещано в Интернационале. Как видите, обещание это исполнялось уже очень давно, и примерно в тех же формах, как у нас в России в годы гражданской войны. По-видимому, автор этих жалоб – чиновник, так что его особенно огорчают нарушения бюрократического порядка:
«Я подавлен совсем. О, если бы был услышан мой голос в этот час, чтобы он спас меня от несчастья! Прекрасная судебная палата, расхищены ее акты, извлечены из хранилищ ее тайны. Магические формулы стали общеизвестны. Заклинания шем и сехен стали опасны, ибо их запоминают все… Вскрыты архивы. Похищены их податные декларации… Рабы стали владельцами рабов… Бедные люди достигли положения богов, ибо судопроизводство дома Тридцати лишилось своей замкнутости… Бедные люди выходят и входят в великие дворцы».
Затем автор, опасаясь, что «невежде все это покажется прекрасным», пытается сделать некоторые обобщения:
«Смотрите: огонь поднялся высоко. Пламя его исходит от врагов страны. Свершились дела, которые, казалось, никогда не могли свершиться. Царь захвачен бедными людьми. Погребенный соколом (т.е. царь), лежит он на простых носилках. То, что скрывала пирамида, то стало пустым…».
Здесь можно увидеть не только предание, рассказанное Геродотом и Диодором, но и вечно повторяющееся обвинение мятежников с позиций патриотизма. Оказывается, во всем виновата небольшая группа заговорщиков:
«Было приступлено к устранению в стране царской власти немногими людьми, не знающими закона. Приступили люди к мятежу против урея (глаза) Ра, умиротворяющего обе земли (Верхний и Нижний Египет). Сокровенное страны, границы которой не знали, стало известно… Все стремятся разжечь гражданскую войну».
Можно подумать, что это и в самом деле жалоба на революцию какого-нибудь монархиста. В этом же документе мы встречаем характерную для того времени формулу отчаяния:
«Человек ожесточенный говорит: если бы я знал, где бог, я принес бы ему жертву».
Конечно, эти «поучения» не следует модернизировать. Египтяне не обладали ни историческим мышлением, ни политическими теориями: они были просто порабощены своей традицией и приходили в ужас, когда эта традиция нарушалась. «Устранение царской власти» могло означать только заговор против такого-то фараона, но никак не учреждение республики. Египтяне не были «консерваторы» в нашем смысле слова: они были просто «законсервированы». Идеология Ипувера сводится к тому, что мятежи вредны для всех египтян и полезны для их врагов. Но вряд ли эти декламации могли убедить «тех, кто не видел сияния дня». Они предназначались тем, кого не надо было убеждать – как и все «поучения» дальнейших времен.
То, что произошло в Египте между Средним и Новым царством, вовсе не было «революцией», как пытались доказать некоторые историки. Революция – это сознательное изменение общественного строя. Между тем египтяне и их иноплеменные рабы знали только деспотическую систему восточного типа и сохраняли некоторые представления о племенной жизни. Ностальгия по племенной жизни, с которой мы еще встретимся в истории, не могла принять радикального характера: никто не мыслил себе сознательное изменение строя жизни по человеческой воле. В древности мы встречаемся лишь со стремлением установить «более справедливый» порядок, какой был когда-то у предков. При этом порядке был бы более справедливый фараон, более терпимые налоги, и те же боги, установившие такой образ жизни. Но, конечно, отдельный человек мог надеяться на лучшее место в обществе: ведь даже в Египте была некоторая «социальная подвижность». Люди, в отличие от муравьев и пчел, не рождаются пригодными только для одной функции, и в конце Среднего царства египтянин мог уже представить себя на месте своего господина.
Поэтому восстания рабов всегда сводились к мести своим угнетателям и стремлению занять их место, а это могло привести только к анархии и развалу экономической и социальной машины. Угнетенные рабы вызывают симпатию, но восстания рабов, не ставящие себе никакой цели и не достигающие никакой цели, демонстрируют малоприятные стороны человеческой природы – ярость и отчаяние. Как мы увидим, революции могут быть чем-то б'oльшим: это явление недавнего происхождения. В древности восстания могли, в лучшем случае, привести к организованной войне, возглавляемой каким-нибудь вождем, причем такие войны всегда терпели поражение – во всяком случае, в тех странах, о которых мы говорим. В Китае повстанцы иногда одерживали верх, и это всегда кончалось тем, что их вождь начинал новую династию; то же мог бы сделать в допетровской Руси какой-нибудь самозванец. В Египте мы не слышим о «рабских войнах», там была только анархия. Даже в самых древних теократических государствах выносливость людей имела предел; но неразвитость их мышления приводила лишь к бессмысленной резне.
4. Рабство и свобода
Хотя чрезмерное угнетение и приводило иногда к стихийным мятежам, Древний Восток породил самое полное порабощение человека. Как можно думать, действие социального инстинкта было уравновешено в то время культурной традицией, глубоко внедрившей в подсознание человека сословную иерархию и навыки пассивного повиновения. Люди в самом деле верили в то время, что общественный порядок установлен богами: в это верили не только закрепощенные труженики, но и сами асоциальные паразиты, копошившиеся на верхних этажах общественного здания. Неподвижность самопонимания и понимания мира объяснялись, главным образом, медленностью и непрерывностью перехода от племенного образа жизни к сословному государству, при котором труженик не переставал чувствовать себя членом общины. Связь его с другими членами общины уходила корнями в племенное прошлое, и он не покидал родной деревни, где жили его предки. В древневосточном обществе не было теоретического мышления, способного исследовать и поставить под сомнение существующий общественный строй. Мышление людей неизбежно вращалось в фантастическом мире религиозных идей. Эту безвыходность мышления мы находим и на Западе, где древние философы не умели представить себе ничего, кроме циклического повторения известных им политических форм.