Инструктор. Первый класс

Воронин Андрей

Повторный просмотр этих записей, предоставленных в распоряжение Иллариона Мещеряковым, окончательно убедил его в том, что посторонние в номер не проникали: лично познакомившись с персоналом дома отдыха, Забродов видел, что входившие в помещение горничные являлись именно горничными, а не переодетыми мстительницами.

К этому времени его «свежая голова» была уже далеко не такой свежей, как в тот день, когда он узнал о смерти Замятина, а его отношение к усопшему полковнику, бывшее и раньше прохладным, окончательно испортилось: ведь это по его милости спокойная, размеренная жизнь военного пенсионера Забродова снова превратилась в бесконечную и, похоже, совершенно бессмысленную беготню. Сдаваться он, однако, не спешил – что-что, а это

всегда успеется – и, поднатужившись, измыслил… новое направление поисков.

С часок посидев в Интернете, он получил полный список магазинов, торговавших вином, которым Замятин перед смертью угощал свою очередную избранницу. Вино, как выяснилось, было не то чтобы редким, коллекционным, но и не слишком широко распространенным: его продавали всего около дюжины специализированных столичных магазинов. Кроме того, ряд столичных туристических фирм предлагал специальные «винные» туры, в ходе которых желающие могли приобрести не только пресловутый «Шамбертен», но и ряд других родственных ему напитков: бархатистое «Мюзиньи», сделанное руками монахов из аббатства Сито, «Кло-де-Вутоо», «Помар», «Бон», «Мерсо»… Все они стоили примерно одинаково, по двести евро за бутылку и выше, и это, как с некоторым удивлением обнаружил Илларион, был далеко не предел. Впрочем, все это к делу не относилось: вряд ли Замятин, только что вернувшийся из командировки, отправился за собственные деньги в заграничный тур лишь затем, чтобы прикупить бутылку-другую вина. Прикинув примерный маршрут, которым полковник перемещался по Москве перед тем, как отправиться в дом отдыха, Забродов поставил галочку напротив адреса магазина, расположенного в непосредственной близости от этого маршрута. Список он торжественно вручил Мещерякову, сопроводив этот акт старым как мир афоризмом: «Истина в вине».

Генерал хмыкнул, поочередно разглядывая то список магазинов, то карту Москвы с прочерченной по ней красной пунктирной линией, и удалился, ничего не сказав. На следующий день он явился к Иллариону с отчетом, из коего явствовало, что Забродов оказался прав: Замятин действительно купил бутылку «Шамбертена» по дороге из дома, когда направлялся в «Рябинку». Его фото опознал в том самом магазине продавец-консультант – молодой парень, приехавший в Москву из какой-то братской республики полгода назад. Конечно, парня могли подкупить, чтобы в нужный момент он подсунул нужному человеку заряженную ядом бутылку, но это представлялось чересчур громоздким, ненадежным и опасным. Отыскать продавца не составило труда; получив из рук какого-то третьего лица бутылку, деньги и соответствующие инструкции, парень вряд ли сумел бы забыть такое происшествие и на первом же грамотно проведенном допросе наверняка сдал бы заказчика.

Тем не менее Илларион потрудился лично съездить в магазин и переговорить с продавцом – смешливым круглолицым симпатягой лет двадцати пяти, который так же походил на маньяка, как Забродов – на солиста Большого театра. Результат поездки был нулевым: продавец отлично помнил Замятина, который купил у него вино и шоколад, но ничего больше он о покойном сказать не мог. Осененный новой идеей, которая ему самому казалась сомнительной и бесперспективной, Илларион купил у него бутылку того же вина и отвез ее Мещерякову, чувствуя себя так, словно разъезжает по городу с боевой гранатой в кармане.

Бутылку Забродову вернул посыльный. Она была откупорена; к ней прилагалась записка, в которой Мещеряков сообщал, что его какое-то время не будет в Москве. По поводу вина в записке было сказано, что содержимое бутылки было исследовано специалистами Института криминалистики ФСБ, которые не обнаружили в нем никаких посторонних примесей. Решив с горя напиться, Илларион вынул пробку и обнаружил внутри самую обыкновенную водопроводную воду, в которой, в отличие от вина, посторонних примесей наверняка было навалом. «Ваше здоровье», – проворчал Забродов, адресуясь к экспертам. Впрочем, криминалисты, скорее всего, были ни при чем: от этой шуточки попахивало своеобразным юмором товарища генерала, который всю жизнь тщетно пытался сравнять с Илларионом счет.

Это был тупик. Ниточек, за которые стоило бы потянуть, в деле больше не осталось, а если они и существовали, Илларион их, хоть убей, не видел. В связи с этим на ум ему опять пришла версия о самоубийстве – не то групповом, совершенном по странному сговору парочкой скрытых сумасшедших, не то одиночном, но сопряженном с убийством – возможно, умышленным, а может быть, и случайным.

Версия была дикая и не лезла ни в какие ворота, но тут Забродов был полностью согласен с классиком детективного жанра: если отбросить все невозможное, то, что останется, и будет истиной, каким бы невероятным оно ни казалось. В конце концов, покойный Замятин был достаточно компетентен и располагал широкими возможностями, чтобы организовать себе и своей избраннице такую быструю, легкую, чистую и даже красивую смерть. А причиной самоубийства могло стать что угодно: от умственного расстройства, которое как-то проглядели штатные психологи управления, до банальной вербовки, которой он подвергся за границей.

И вот теперь Забродов читал, хандрил, бросал ножи, скучал по Рите и ждал возвращения Мещерякова, дабы изложить ему свои выводы и с чистой совестью умыть руки. День едва перевалил за середину, но из-за пасмурной погоды в комнате было серо и сумрачно, как перед наступлением ночи. Читать при таком освещении было затруднительно, но включать свет не хотелось. Метать ножи не хотелось тоже: это занятие ему приелось, как рано или поздно приедается любое дело, в котором тебе нет равных. Не хотелось даже есть, хотя обеденное время уже наступило. Осознав наконец, что начинает раскисать, Илларион взял себя в руки и отправился на кухню – поглядеть, не найдется ли в холодильнике чего-нибудь съестного.

Съестного в холодильнике оказалось вполне достаточно, чтобы не умереть от голода. Забродов зажег газ, брякнул на конфорку сковороду, плеснул туда масла и приступил к приготовлению блюда, которое вслед за Джеромом К. Джеромом именовал ирландским рагу: свалил в кучу остатки вчерашней жареной картошки, позавчерашних макарон по-флотски, выскреб туда же затаившуюся в углу холодильника четверть банки тушенки, присыпал мелко нарезанной ветчиной, вбил три сырых яйца, поперчил, тщательно перемешал и накрыл крышкой.

Адское месиво шипело, скворчало и булькало на плите. В чисто прибранной кухне было так же серо и сумрачно, как в комнате. Привычное и милое сердцу одиночество вдруг сделалось тягостным, и, чтобы нарушить тишину пустой квартиры хотя бы подобием человеческого голоса, Илларион включил телевизор.

Он немедленно об этом пожалел, поскольку по телевизору транслировалась одна из тех программ, в ведущие которых он давеча прочил Мещерякова. Гнусавый и напористый голос диктора резанул слух, рука сама протянулась за пультом, но замерла на полдороге. Илларион не сразу понял, что привлекло его внимание, а когда понял, сразу раздумал выключать телевизор.

Внимательно просмотрев сюжет до конца, он записал название передачи и время выхода ее в эфир, после чего, спохватившись, бросился спасать свое чудовищное рагу, которое, судя по запаху, уже начало вулканизироваться.

Глава 4

Природа в лице родителей наделила Леру Николаеву вполне обыкновенной, непримечательной внешностью. Худощавая, чтобы не сказать костлявая, шатенка с заурядными чертами лица, не блещущая ни умом, ни какими-то ярко выраженными талантами, Лера имела одно неоспоримое преимущество перед сверстницами – богатого отца. Отец ее имел приличное состояние уже тогда, когда только собирался сделать предложение ее матери, а ко дню совершеннолетия дочери уже попал в поле зрения журнала «Форбс» как один из реальных претендентов на вхождение в десятку самых состоятельных людей России.