Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»

Тренин Дмитрий Витальевич

Отмена жесточайшего в прошлом валютного контроля имела огромное психологическое значение. Произошла тотальная долларизация российской экономики. В условиях гиперинфляции первой половины 1990-х годов функцию реальных денег стал выполнять американский доллар. На всем протяжении 1990-х российские рубли рассматривались как постоянно дешевевшие расчетные знаки для незначительных покупок. С тех пор обменный курс доллара (а позднее и евро) сообщается российскими СМИ с той же частотой, что и прогноз погоды и цена на нефть. Ситуация отчасти изменилась лишь с 2000-х годов в результате ослабления доллара, роста курса евро и укрепления рубля. В то же время государство отказалось от жесткого административного регулирования курса национальной валюты. Достижение рублем внутренней конвертируемости стало важнейшим индикатором его функциональности как денежной единицы. Из страны, в которой денег в полном смысле слова

не было, а глава правительства мог произвольно определять обменный курс валюты⁴⁵, Россия превратилась в страну, где деньги определяют едва ли не все.

Приватизация первой половины 1990-х годов быстро создала группу крупных собственников, способных выступать на национальном и международных рынках. Она же открыла Россию для иностранных капиталовложений. По состоянию на 2004 г. страна накопила 82 млрд долл. инвестиций из-за рубежа, в том числе 37 млрд прямых инвестиций⁴⁶. В России функционирует 15 тыс. предприятий с иностранным капиталом, на которых занято 1,5 % работающих и производится 8 % ВВП страны⁴⁷.

Восстановление в России частной собственности стало главным символом и материальной основой возвращения страны в мировое экономическое и политическое пространство. Всплеск коррупции, сопровождавший приватизацию, являлся не только «неизбежным злом», но и инструментом встраивания бывшей советской номенклатурной элиты, «красного» директората, коммунистической и националистической оппозиции в систему новых экономических отношений. Фактически в конце XX в. Россия пережила вторую в своей истории капитализацию – только не постфеодальную, как в XIX столетии, а постсоциалистическую.

Несмотря на все издержки «строительства капитализма»⁴⁸, рыночный вектор развития российской экономики укреплялся на всем протяжении 1990-х годов. Даже финансовый крах августа 1998 г. стал объективным свидетельством интегрированности российской экономики в мировую. Волна кризиса, поразившего развивающиеся рынки, поднявшись в Юго-Восточной Азии, дошла до Южной Америки. Россия оказалась промежуточным звеном в ее распространении. Быстрый выход российской экономики из кризиса 1998–1999 гг. стал не только следствием радикального изменения конъюнктуры нефтяных цен, но и свидетельством устойчивости нового капитализма⁴⁹. «Молодые реформаторы» оказались дискредитированы. Старые «учителя» (деятели МВФ, Всемирного банка, Министерства финансов США и др.) отошли в сторону. Тем не менее пришедшие к власти идеологические оппоненты Гайдара, Чубайса и Немцова (Е. Примаков, Ю. Маслюков и др.) не изменили главного направления экономической политики. Таким образом, далеко еще не став либеральной демократией, Россия приобрела рыночную экономику. Рыночный статус России был официально признан в 2002 г. США и Европейским союзом.

С начала 2000-х годов создание наиболее благоприятных условий для экономического роста официально провозглашено стержнем всей государственной политики. Внутренняя и внешняя политика России во многом, если не в основном, подчиняется решению этой задачи. Национальная идея России официально толкуется в терминах конкурентоспособности и успеха в условиях ставших глобальными рынков. Таким образом, свершилось небольшое чудо: «первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян», где в отличие от стран Центральной и Восточной Европы, Балтии, даже Китая и Вьетнама ни у кого из здравствовавших в конце 1980-х годов граждан не было и не могло быть личного опыта участия в рыночной экономике, где даже до революции 1917 г. рыночные отношения были развиты слабее, чем где бы то ни было еще в Европе, всего за несколько лет трансформировалось в общество, где главным движителем стали «строители капитализма».

Переоценка ценностей

ЕЩЕ В НАЧАЛЕ 1980-Х ГОДОВ, в разгар разлагающего «застоя» советское руководство стало ощущать опасность утраты идеологического контроля над населением. Появившаяся тогда же идея организации системы контрпропаганды фактически предполагала диалог с идеологическим противником. Такой диалог, в свою очередь, заставлял советских «контрпропагандистов» в поисках аргументации «возвращаться к истокам», прежде всего к Ленину и «старым большевикам». Вскоре, уже в начале правления Горбачева, была предпринята попытка «очищения от скверны застоя» путем «нового прочтения» Ленина, а также его соратников, позднее репрессированных Сталиным, – прежде всего Николая Бухарина. Эти попытки не только потерпели поражение, они фактически свидетельствовали либо о фальшивом характере, либо, в лучшем случае, о безнадежной устарелости советских «социалистических ценностей».

Советские

власти уделяли исключительно трепетное внимание образу страны и ее правителей за рубежом. На строительство «потемкинских деревень», несмотря на их малую эффективность, а иногда и обратный эффект, традиционно не жалели средств. Стремление «искривить западное зеркало» в благоприятном для СССР направлении было постоянной заботой аппарата внешнеполитической пропаганды. В принципе, такой подход не изменился и после прихода к власти Горбачева, хотя оснований для позитивного освещения советской действительности стало прибавляться. В связи с первым появлением Раисы Горбачевой на международной арене помощник генерального секретаря Черняев сделал характерную запись в дневнике: «Будем хоть на Западе выглядеть нормальными людьми»⁵⁰. Одной видимости, однако, скоро оказалось мало.

Открытие Советского Союза Западу во второй половине 1980-х годов требовало иного, чем прежде, качества общения. В ходе философского диалога на высшем уровне слабости советской аргументации стали очевидны для самих советских руководителей. «Встреча у камина» между Горбачевым и Рональдом Рейганом в Женеве в 1985 г. прошла еще вполне в духе военно-политической разрядки и мирного сосуществования. Знаменитый диалог Горбачева и британского премьер-министра Маргарет Тэтчер в Москве в 1987 г., однако, велся уже по широкому кругу проблем и глубоко, всерьез. Этот разговор, несомненно, повлиял на эволюцию взглядов генерального секретаря ЦК КПСС. От лозунга «больше социализма» Горбачев стал все заметнее склоняться к примату общечеловеческих ценностей. Амнистия диссидентов и символическое возвращение Андрея Сахарова в Москву из ссылки, публикация Декларации ООН о правах человека и широкое распространение Хельсинкского заключительного акта свидетельствовали о выходе лидеров Перестройки за пределы сталинско-сусловской идеологической парадигмы.

Вначале дозированное, но уже вскоре лавинообразное развитие гласности привело к публикации прежде запрещенных материалов, в том числе иностранных и эмигрантских. Прекратилось глушение западных радиопередач, открылись отделы специального хранения библиотек. «Московские новости», «Огонек», «Новое время» и другие издания, раздвигая границы свободы слова, строили интеллектуальные и эмоциональные мосты с внешним миром. Западная пресса стала распространяться свободно, в том числе на русском языке (не только деполитизированные «Америка» и «Англия», но и специальное еженедельное издание «Нью-Йорк тайме»). От «промежуточных» параллельных публикаций западных («спорных») и советских («наша точка зрения») материалов нарастала тенденция к неподцензурной свободной прессе. Одними из первых стали появившиеся на рубеже

1990 и 1991 гг. «Независимая газета» и «Коммерсант» – характерные для того времени названия. Произошел «взрыв» обменов между людьми, как публичных (практика «телемостов» с США, другими странами), так и частных. Произошло включение советского общества, во всяком случае, его элиты, в мировое интеллектуальное пространство.

Официальная версия мировой и отечественной истории перестала быть единственной. Октябрьская революция стала все чаще рассматриваться как событие, «вырвавшее Россию из цивилизованного мира». Внешняя политика СССР стала предметом споров. Особое значение имели оценки тайной деятельности Коминтерна по экспорту революции, пакта Молотова – Риббентропа и секретных протоколов к нему, нападения СССР на Финляндию, обнародование правды о Катынском деле, освещение подавления советскими войсками восстания в Венгрии, Пражской весны, принятия решения о вводе войск в Афганистан. Общественность обсуждала вопросы правомерности неспровоцированного применения силы, захвата чужих территорий, подавления воли большинства населения в союзных странах, насильственного распространения своей идеологии. Отказ от имперской внешней политики, милитаризации, комплекса «старшего брата», официального антисемитизма стал восприниматься как непременное условие возвращения страны в «цивилизованное состояние».

Очищение было неполным, частичным. Покаяния со стороны руководства КПСС не было – ни перед собственным народом, ни перед теми, кто пострадал от сталинской внешней политики⁵¹. Съезд народных депутатов СССР, объявивший в 1989 г. пакт Молотова – Риббентропа недействительным с момента подписания, не стал специально рассматривать последствия этого пакта – присоединение к СССР Балтийских государств, Бессарабии, западных областей Украины и Белоруссии, войну с Финляндией, Катынское дело, депортацию на восток жителей Латвии, Литвы и Эстонии и др. Вскоре поток материалов сузился, а общественный интерес к ним упал. Идея общественного суда над КПСС, обсуждавшаяся после августовского путча 1991 г., так и не была реализована.