Интерлюдия Томаса
Шрифт:
В Магик-Бич Аннамария жила в квартире над гаражом, за которую с нее не брали арендной платы. Она говорит, что люди всегда сами дают все, что ей нужно, хотя она никогда ни о чем не просит. Я могу подтвердить, что это правда. Видел своими глазами.
Она заявляет, что есть типы, которые хотят ее убить, но она их не боится, кем бы они ни были. Пока я могу сказать, что она вообще ничего не боится.
Раньше она спросила, умру ли я ради нее. Я без запинки ответил, что да, и не лукавил.
Я не понимаю ни своей реакции на нее, ни источника ее силы. Она
Странно. А возможно, и нет.
Давным-давно я узнал, что не являюсь уникумом, обладая шестым чувством, и мир — это место, где загадочного не счесть. Многие люди подсознательно заставляют себя не видеть истинной природы существования, боятся осознания того, что мир — место таинственное и все в нем имеет значение. Несравненно проще жить в мире, где нет ничего, кроме видимости, которая ничего не значит и ничего от тебя не требует.
Я люблю этот удивительный мир, поэтому по природе я оптимист и при первой возможности пытаюсь шутить. Мой друг и наставник Оззи Бун говорит, что жизнерадостность — одно из лучших моих качеств. Однако, хотя и предупреждая, что избыток жизнерадостности может вести к беззаботности, он иногда напоминает мне, что и дерьмо тоже плавает [3] .
Но в мои худшие дни, которые случаются редко, однако сегодняшний как раз входит в их число, настроение у меня так резко падает, что я опускаюсь на самое дно, и мне кажется, что именно там мое место. Я даже не хочу искать способ подняться на поверхность. Полагаю, сдаться на милость печали — грех, хотя моя нынешняя печаль — не черная депрессия, а затянувшиеся сгустившиеся сумерки.
3
Английское слово buoyancy, использованное в оригинале, имеет много значений, среди них и жизнерадостность, и плавучесть.
Когда Аннамария возвращается и садится за руль, она протягивает мне один из двух ключей.
— Хорошее местечко. Идеально чистое. И еда вкусно пахнет. Называется «Уголок гармонии», потому что принадлежит семье Гармони. Работают тут только родственники. Большой клан, если судить потому, что рассказала мне Холли Гармони. В эту смену она единственная официантка.
Аннамария заводит двигатель «Мерседеса» и едет в гостиницу для автомобилистов, то и дело поглядывая на меня, а я делаю вид, будто этого не замечаю.
Припарковавшись между двух коттеджей, выключив двигатель и фары, она говорит:
— Меланхолия может быть соблазнительной в сочетании с жалостью к себе.
— Я себя не жалею, — заверяю я ее.
— Тогда как ты это называешь? Может, сочувствием к себе?
Я решаю не отвечать.
— Симпатией к себе? — предлагает она. — Состраданием к себе? Соболезнованием к себе?
— Не думал, что тебе нравится кого-то подкалывать.
— Молодой человек, я тебя не подкалываю.
— А
— Сострадательным насмехательством.
Ландшафтные лампы в деревьях у коттеджей льют мягкий, прошедший через фильтр листвы, колышущейся под легким ветерком, золотистый свет на лицо Аннамарии и на мое тоже. Ощущение такое, будто на нас проецируется фильм, в котором множество крылатых персонажей.
— Этой ночью я убил пять человек, — напоминаю я ей.
— Было бы лучше, если бы ты не смог противостоять злу и не убил бы ни одного?
Я молчу.
Она настаивает:
— Эти потенциальные массовые убийцы… думаешь, они бы сдались без сопротивления, уступив твоей настоятельной просьбе?
— Разумеется, нет.
— Они собирались обсудить правомерность преступлений, которые намеревались совершить?
— Насмехательство имеет место быть, но я не вижу в нем сострадательности.
Аннамария неумолима.
— Может быть, они соглашались пойти с тобой на телешоу «Суд идет» и позволить судье Джуди решить, имеют они моральное право или нет взорвать термоядерные бомбы в четырех мегаполисах.
— Нет. Они слишком боялись судью Джуди. Я сам боюсь судью Джуди.
— Молодой человек, ты сделал единственное, что мог сделать.
— Да. Хорошо. Но почему я должен той же ночью приезжать из Магик-Бич в «Уголок гармонии»? Слишком много смерти. Какими бы плохими ни были тут люди, как здесь все ни было бы плохо, я не машина-убийца.
Она протягивает мне руку, и я беру ее. Не могу сказать почему, но от прикосновения к ней мое настроение поднимается.
— Может быть, тут не придется никого убивать, — говорит Аннамария.
— Но это нарастает, как снежный ком.
— Что?
— Моя жизнь, эти угрозы, это безумие… несется на меня лавиной.
Перышки мягкого света колышутся не только на ее лице, но и в глазах, когда она сжимает мне руку.
— Чего ты больше всего хочешь, Одди? Какое стремление движет тобой? Стремление отдыхать и ничего не делать? Стремление к спокойной, без стрессов и волнений жизни повара блюд быстрого приготовления или продавца обуви?
— Ты знаешь, что дело не в этом.
— Скажи мне. Я хочу услышать это от тебя.
Я закрываю глаза, и перед моим мысленным взором появляется карточка, которая шестью годами раньше выскочила из машины, установленной в одном из шатров ярмарки и предсказывающей судьбу. Сторми стояла рядом со мной, когда я бросил в щель четвертак.
— Мэм, вам известна надпись на той карточке… «Вам суждено навеки быть вместе».
— А потом она умерла. Но карточку ты сохранил. Продолжая верить, что на карточке написана правда. Ты по-прежнему в это веришь?
— Да, — отвечаю я без колебаний. — Я должен верить. Это все, что у меня есть.
— Что ж, Одди, если тобой движет правда этой карточки, тогда, возможно, ускорение, которое пугает тебя, на самом деле именно то, что тебе нужно. Может, это ты сам приближаешься к реализации предсказания? Может, лавина, которая несется на тебя, и есть Сторми?